— Долго не протянет, — сказал мне Шарипов. — Рана брюшной полости. Вон, видишь? Ноги не шевелятся. Да и не шевелились, когда мы его тянули. Отнялись. Пуля хребет перебила.
— Вижу, — сказал я.
— Сука! Глушко! Ты чего? — вдруг крикнул за моей спиной Наливкин.
— Да я што-то… — простонал Глушко.
— Зацепило тебя, вот што!
В пылу боя мы и не заметили, как ранили Глушко. Только сейчас я увидел, что весь его правый рукав потемнел от крови.
— Да нормально всё… Товарищ капитан…
Глушко вдруг не удержался на ногах, но Наливкин его придержал.
Шарипов бросился к раненому бойцу.
— Зараза, — пыхтел Наливкин, — кровь не останавливается. Капитан, зажми тут. Вот так. Звада! Ну где ты там, мать твою за ногу⁈
— Шайтан, — услышал я вдруг хриплый, слабый голос Нафтали. Обернулся.
— Шайтан… — позвал он снова, не снимая руки со своей страшной раны. А потом на ломаном, очень плохом русском, позвал: — Твой, ходить… Я…
— Вот так. Нормально… — лепетал Наливкин за моей спиной. — Очнулся, Глушко? Ну хорошо! Жить будешь. Звада тебя быстренько на ноги поставит…
Видя, что жизни товарища ничего не угрожает, я потрепал Булата, прижавшегося к моей ноге и гавкнувшего на запах свежей крови Глушко. А потом направился к умирающему «Аисту».
Глава 15
Нафтали не сводил с меня глаз. Лицо его казалось невозмутимым и даже умиротворенным. Веки маленьких глаз оставались полуприкрытыми. Когда я приблизился и опустился рядом с ним, раненый и уже бывший командир «Черных Аистов» выплюнул кровь на бороду. Откашлялся. После этого дыхание его стало тяжелым и прерывистым.
— Шайта-а-н… — протянул он, показав мне окровавленные зубы.
Я молчал. Булат попытался ко мне подлезть, примаститься рядом, но я аккуратно отстранил пса. По всей видимости, овчара беспокоил запах крови моего врага. Даже сейчас, видя, что Нафтали ранен, пес не хотел отходить от меня, думая, наверное, что мне все еще может угрожать опасность от этого огромного душмана.
— Тихо, Булат, — сказал я, отстраняя его слюнявую крупную морду с большим черным носом. — Все хорошо, дружище. Все хорошо.
Нафтали захрипел, пытаясь перевести дыхание. Сильнее сжал руку на ране. А потом вдруг заговорил, с трудом ворочая языком. Было непонятно, речь дается ему так сложно из-за раны или потому что он пытался говорить на чужом языке, который плохо знал.
— Ты… говорить правда. Шер — лгун и… М-м-м-м… — Нафтали скривился от боли, зажмурил глаза. Когда перетерпел, продолжил: — лгун и собака… Твой честь больше, чем у многий другой моджахеддин, шурави.
Я ему не ответил сразу. Только поджал губы.
— Я… скоро умирать… — выдохнул Нафтали.
Я кивнул.
— У тебя передо мной еще долг.
Внезапно Нафтали улыбнулся сквозь боль. Кажется, он понял мои слова.
— Долг?
— Ты искалечил моего друга на советской границе.
— А-а-а-а-а… Граница… — Растянув губы в улыбке еще шире, протянул Нафтали. — Там у нас хороший драка… Там…
Он отнял окровавленную руку от раны, тронул висок со стороны своего мертвого глаза.
— Там оставаться мой глаз.
— Я обещал ему убить тебя.
— Бадаш… — Нафтали с трудом кивнул. — Кровная месть. Я принимать это. Ин рох-и мо. Такой мой путь.
Я обернулся. Глянул на то, как Наливкин с Шариповым помогают Глушко встать.
— Ну как? Идти можешь? — необычно заботливо спросил Шарипов у Глушко.
Тот даже не успел ответить. Его опередил Наливкин:
— Хаким! Ну ты чего? Его ж в руку ранили, а не в ногу! Идешь?
— Так точно, товарищ капитан… — выдавил побелевший от ранения Глушко.
Видя, что они заняты раненым, я извлек из ножен свой штык-нож. Показал Нафтали.
— Смерть от такой пахлаван… Такой уважаемый воин… — Нафтали снова не договорил. С трудом отвернулся и сплюнул кровавый сгусток на собственное плечо. — Тоже честь. Но я хочу просить… Ханджари ман… бигир… Мой нож…
Он указал взглядом на свой изогнутый нож, что остался у него за поясом. Черные ножны выпачкались в крови душмана. Кровь успела впитаться, остаться в царапинах и прожилках некогда отшлифованной чуть не до блеска кожи.
— Это… хороший нож… — продолжал Нафтали. — Шайтан брать его. Он достойный.
Я задумался. Жест Нафтали оказался для меня неожиданностью. По поверью душманов, вместе с ножом побежденного врага к воину переходит и воинская доблесть прошлого владельца. Откажись я — это станет настоящим оскорблением для Нафтали. Это будет значить, что честь и доблесть командира «Аистов» исчезнет вместе с его телом. Будет съедена шакалами после смерти. Склевана коршунами и вороньем.
Ну что ж? Я всегда уважал смерть.
«Пусть уйдет спокойно», — подумал я.
С этой мыслью я потянулся за ножом. Аккуратно вынул его из-за пояса Нафтали. Каждое мое движение причиняло душману боль, но он терпел. Лишь прикрывал глаза и стискивал зубы.
Когда я закончил и отложил нож, то привстал на одно колено. А потом взял свой штык-нож лезвием к себе в качестве жеста доверия.
Пусть Нафтали был свирепым воином в прошлом, но сегодня, в решающий момент, он сдержал свое слово. Не предал меня. И за это заслуживает уважения.
Когда я положил свободную руку ему на плечо, Нафтали кивнул. Потом с трудом отвел голову так, чтобы открыть мне место для последнего удара.
— Аллаху акбар… — проговорил Нафтали напоследок.
А потом я вонзил нож ему в основание шеи.
Нафтали умер быстро. Маленькие его глаза так и остались открытыми. Отсутствующий взгляд навсегда устремился к небу.
Я аккуратно закрыл ему веки пальцами. Встал.
Кровь из шеи умершего гиганта полилась на песок. Растеклась необычным образом — узором, напомнившим мне крыло аиста.
* * *
Саид Абади мучился от боли.
Когда малочисленные силы советского спецназа разгромили «Аистов» у мечети, женщине с девочкой, спасенным советским бойцам, а также Искандарову разрешили остаться на верхних этажах мечети. А вот Абади такой привилегии не удостоился.
Его отвели обратно в подвал.
Подвал мечети был достаточно просторен. Каменные стены и сводчатый потолок покрывали остатки глиняной штукатурки. На полу лежало какое-то тряпье, осколки и крошки все той же штукатурки.
Единственным источником относительно нормального света служила маленькая коптилка, сделанная русскими из банки с найденным тут же жиром и тряпки. Тени от ее тускловатого света дрожали на стенах, открывая взгляду