Там я залег с автоматом так, чтобы хорошо просматривался вход и середина тропы. Правда, чтобы вести огонь по выходу, пришлось бы переползти немного ближе.
Здесь от осколков меня должна была защитить стена. В то же время я мог пулей добивать тех духов, кто останется боеспособным после взрыва.
Однако был у моего плана и вынужденный изъян. Если врагов останется слишком много, то пути отхода не будет. Я не смогу незаметно для них спуститься со скалы и уйти.
Оставалась надежда еще на две РГД-5, что были у меня с собой с самого начала моего пути.
Когда «Аисты» появились у входа в ущелье, я затих. Сначала там замелькали лучи фонарей. Потом я увидел неразборчивые, нечеткие в темноте тени, что следовали за лучами. Дальше, услышал голоса.
Сердитая, гавкающая речь душманов приглушенная расстоянием, донеслась до моего уха.
Они о чем-то спорили. Потом один из них, видимо, командир этой группы, рявкнул на остальных.
По его приказу они принялись продвигаться в ущелье. Я приготовился.
Первую гранату душманы умудрились обойти. Вернее, им просто повезло на нее не наткнуться.
Я стиснул рукоять автомата, прицелился в одного из духов, что следовал в середине группы. К слову, я насчитал всего восемь человек.
Если они пройдут и вторую, придется открыть огонь, чтобы создать смятение в их отряде. В неразберихе кто-нибудь да зацепить гаранту.
Я взял на мушку высокого, худощавого духа в большом тюрбане. В темноте казалось, что это и не тюрбан вовсе, а огромная голова, покоящаяся на тонкой шее.
Задержав дыхание, я мягко положил указательный палец на спуск. Приготовился давить.
А потом услышал краткий хлопок. Один из «Аистов» наткнулся на гранату.
Душамны ничего не поняли сразу. Когда прогремел взрыв, понимать было уже поздно.
Ф-1 рванула, сразу сложив двоих духов, оказавшихся прямо над ней. Остальные, пораженные осколками, принялись валиться на землю, словно мешки.
Упав, один из них, зацепил и первую гранату. Тогда она тоже сработала — рванула, оставив от душмана непонятное месиво, лишь отдаленно напоминавшее человеческое тело.
Привычным делом, прогремевшие взрывы сменились абсолютной тишиной. Уже через секунду ее разорвали крики и стоны раненных.
Я приподнялся на локте. Стал осматривать то, что осталось от отряда.
Духов вошло восемь. Четверо погибли сразу. Еще трое слабо шевелились, стонали, звали на помощь. Один крупный дух, лежавший у захода на тропу, оказался под вопросом. Он не подавал признаков жизни, но в то же время в момент взрыва был далековато от эпицентра.
Большая часть осколков ушла в его дружков и скалы. Ему тоже наверняка перепало. Но смертельная ли оказалась рана, судить было нельзя.
Духи кричали и выли от боли. Исступленно звали своих.
Но я видел их ранения и знал, что свои, выдвинись они сейчас, не успеют прийти к ним на помощь. Да даже если успеют, все эти люди умрут еще до рассвета.
Я медленно и тихо поднялся. Повесил автомат в положение «на спину», чтобы он не мешался. Потом хотел было уйти, но замер.
Ничто не мешало мне уйти прямо сейчас и не тратить ни минуты времени. Ничто, кроме моих собственных принципов.
Я вздохнул.
— Когда-нибудь, Паша, ты наживешь себе проблем этими своими принципами, — прошептал я тихо.
А потом принялся спускаться.
Пусть, там, внизу, лежали в агонии мои враги, но я не мог просто бросить их сейчас в таком состоянии.
Когда постоянно видишь смерть, начинаешь относиться к гибели людей особым образом. С одной стороны, смерть становится обыденностью. Становится частью твоей повседневности. Но с другой, ты приобретаешь определенное уважение к жизни, когда видишь, как тяжело люди парой с ней расстаются. Лучше уж оборвать их муки. Пусть хотя бы уйдут спокойно.
Я спрыгнул на землю. Осмотрелся и прислушался. Потом пошел к первому душману.
Тот полулежал на спине на груде каких-то камней, осыпавшихся когда-то с вершины. Одна его нога оказалась перебита осколками. Он дышал тяжело, со странным свистящим звуком. Видимо, его легкие, пронизанные осколками, коллапсировали.
Когда я извлек штык-нож и опустился к нему, тот попытался поднять свой автомат.
Потянул его, попробовал вскинуть. Я отобрал его АК, откинул. Потом добил его ножом в сердце. Дух затих, откинул голову.
Когда я пошел ко второму и опустился уже к нему, тот застонал. Взгляд его остался решительным, а лицо, хоть и искаженная секунду назад гримасой боли, сделалось серьезным.
Душман, тяжело дыша, едва слышно что-то проговорил. Потом оторвал руки от ран в области сердца и живота. Указал на них взглядом.
Он был слаб. Я видел, что каждое движение давалось духу с невероятным усилием. Он не протянет долго.
Душман снова с трудом бросил мне несколько слов, указав взглядом на мой нож, потом его стала колотить дрожь.
Я не понимал значения этих слов. Но по взгляду понял суть.
«Аист» понимал, что умирает. Что жить ему осталось несколько минут. Понимал и просил дать ему уйти спокойно.
Я перехватил нож обратным хватом, чтобы спрятать от умирающего окровавленный клинок. Потом едва заметно кивнул. Душман произнес на пушту еще одно слово. Его значение было мне знакомо.
— М-мананах… — Прошептал он и, откинув голову, закрыл глаза.
«Спасибо», значило это пуштунское слово.
Когда «Аист» умер, я поднялся к следующему. Последний не подавал признаков сознания, но его грудь все еще прерывисто вздымалась и также прерывисто опускалась. Я закончил и его муки.
Потом осмотрелся. Прислушался.
В ущелье было тихо. Однако где-то ниже, у караван-сарая, уже звучала человеческая речь. Видимо, другие «Аисты», услышав взрывы, поспешили проверить, что же твориться. Поспешили выяснить, нужна ли погибшему от моих гранат отряду, помощь.
Тем не менее я решил проверить и последнего, лежавшего у тропы.
Это был крупнотелый душман. Силуэт его, валявшегося на спине, напоминал мне образ убитого охотниками медведя.
Приготовив штык-нож, я направился к нему. Шел медленно и как можно тише, чтобы не привлечь к себе внимания «Аистов», уже несомненно двигавшихся сюда.
Когда до тела осталось не больше двух метров, я увидел, как свет фонарей замелькал совсем рядом. Душманы были близко.
Я бросил последний взгляд на лежавшего передо мной душмана. В темноте я не видел его лица. Но комплекция показалась мне знакомой. Это был одноглазый. На первый взгляд, он лежал без движения, словно мертвый. Но я