— Мари-онна собой больно хороша, до нее Рюборо будет охоч, хозяин Рек, опять же…
Дзашин дрогнул.
— Если из темницы богов ее не спасти, то скоро тоска отравит ее, и она согласится на все, что предложит Ю-баба, — лила она отраву в сердце Дзашина.
Дзашин, сверкнув алыми глазами, направился прямо к парадному входу Лунного дома. Красивый он был, этот парадный вход. Широкая дорожка вела прямо к деревянному рёкану, украшенному с особым изыском. По двум сторонам текли свежие горные ручьи, прирученные умелой рукой. Ярко пахло ночной фиалкой, иными тонкими ароматами цветов и чуть — табаком из раскрытых, с приглушенным теплым светом, окон.
Красиво было на территории дома удовольствий. Не роскошно, а как-то изящно, и вместе с тем у случайного или (что чаще бывало) у неслучайного путника возникало чувство сладкого предвкушения. Ю-баба свое дело знала — не зря она все-таки много лет была богиней любви, потому по ее приказу высаживали растения-афродизиаки, самые яркие и привлекательные цветы. Такие же редкие «цветы» она собирала и в своем Лунном доме. Потому и тут же кикимору сграбастала: хороший цветок, заграничный, под ее крепкой рукой принесет немало золотишка. Ну, так она наивно считала.
Вообще, Ю-баба редко когда ошибалась. Чутье у нее было что надо. Только вот в этот раз оно подвело.
Глава 31. Тетушка Бентэн
Чуть шумел от шагов Дзашина серый камень, в отдалении вспыхивал смех, едва доносились крики с главной улицы города. Тут же была сонная, разбавленная криками цикад тишина. Сияла ночь, луной был полон сад, все такое.
А потом тишина прервалась.
«Ба-бах!»
«Ба-бах!!»
За Лунным домом что-то с оглушительным треском ломалось и рушилось. А потом густая, с алыми прожилками, темнотища рванула в разные стороны. Крики, вопли, суета, полураздетые ёкаи, перепуганные девушки в нежных хаори, выбегающие из рушащегося дома удовольствий, клубы пыли… Ю-баба в юкате на голое толстенькое тело с гулькой на голове смешно размахивала руками и открывала в ругательствах рот.
По красиво накрашенным губам Ямаубы скользнула довольная улыбочка. Со «старой селедкой» Ю-бабой у нее были свои давние счеты.
— Темница! Темница открыта! — испуганно крикнул кто-то из слуг Ю-бабы, и Дзашин в одно мгновение оказался там, где кричали. За ним, продираясь сквозь жуткую черную ауру, поспешили Ямауба и Бобик.
В жуткой черной туче стояли, прикрывая от пыли глаза, трое: красавица Киёхимэ, обращающаяся в водного дракона, демон висельников и кикимора из города Благовещенска.
Дзашин нечитаемым взглядом смотрел на кикимору, отмечая про себя опухшие заплаканные глаза и покрасневший нос. Впрочем, красавица Каёхимэ тоже была зареванной. Дзашин недоверчиво пригляделся к демону повешенных. Да, так и есть: ёкай-висельник тоже всхлипывал сопливым носом.
— Госпожа Мари-онна сама себя спасла! — гордо заявил Тузик и потрусил к своей госпоже.
— И правда, — кивнула Ямауба, тонко улыбаясь накрашенным ртом.
— Вы! Вы мне теперь должны свои жизни! Вы разрушили все! Вовек вам не расплатиться! — разорялась Ю-баба, нависнув над зареванной троицей.
Демон висельников осклабился жуткой улыбкой, вывалил синий язык.
— Как прикажешь, хозяйка, — покорно сказал он, забрался на чудесную сливу, которая цвела круглый год, и повесился на крепкой ветке. Мерный скрип оповестил всех о том, что демон висельников вернулся из отпуска и готов к новым свершениям.
Растрепанная, краснощекая Ю-баба подавилась собственным возмущением, злобно глядя на кикимору и красавицу-дочь водяного дракона, замахала руками, творя какую-то гадкую магию. Но ничего сделать толком не успела. Ей на плечо легла холодная полоска катаны, отблескивающая красным светом.
— Господин Дзашин, — узнала гостя Ю-баба, кося испуганным глазом на сталь, и тут же стала ласковой и обходительной.
— Девушка с зелеными глазами. Не тронь ее, — тихо сказал Дзашин и убрал катану в ножны.
— Да, да, господин, — залепетала она. А потом приметила ухмыляющуюся Ямаубу.
— Это все ты, гадина, твоих рук дело! — прошипела она, разворачиваясь к ней.
— Нет, тухлая ты селедка, только твоих. По сторонам посмотри, раз на твоей атаме есть глаза.
Ю-баба недоверчиво огляделась и завопила, схватившись за голову.
Темная энергия, насыщенная самой отменной, самой отборной русско-японской тоской, расползлась по всей территории Лунного дома, как ядовитая черная плесень. Скисли ручьи, завонялись илом и тиной; набрались влагой, затрухлявили деревянные стены, скукожились и потемнели дивные цветы, запах фрезий и ночных фиалок исчез, уступив запаху влажного тлена, от которого хотелось расчихаться.
Демон-висельник, скрипящий на почерневшей сливовой ветке, был в этом пейзаже как нельзя кстати. Прям вот как будто специально наняли для антуража.
Ямауба улыбнулась сразу двумя ртами, помахала кикиморе, которая, увидев их с Тузиком и Дзашином, поспешила к ним.
Дзашин поклонился. На матовых белых скулах едва заметно проступили нежно-розовые пятна румянца, когда кикимора счастливо улыбнулась ему, плеснула своей радостью прямо в сердце.
— Я так рада, что… — начала она было говорить.
Договорить не успела.
Небо прошибла молния. Зашумели деревья. Схлопнулась, исчезая в воздухе, темная энергия, вырвавшаяся из темницы.
На землю спустились семь великих богов.
— Тетушка Бентэн! Наконец-то! — с облегчением сказала дочь водяного дракона, протянув руки к прекрасным величественным богам.
«Тетушка Бентэн», — медленно сообразила кикимора и перевела взгляд своих зеленых, как склоны горы Камияма, глаз на семерых богов счастья, которые спустились с небесной горы.
Глава 32. Японский пантеон
Священный трехдневный праздник о-бон праздновали все. Традиционно тихо праздновали люди, зажигая благовония и молясь богам. Загорались красочные фонарики — спутники душ усопших, помогающие осветить путь в загробный мир. Наполнялись алтари сладким рисом, фруктами, цветами белых хризантем, сакэ, монетами — подношениями для умерших родных. Читались в храмах священные книги, а по вечерам, когда зажигались фонари, на улицах танцевали особый танец — бон одори, призванный успокоить души предков.
Громко праздновали ёкаи, традиционно считая, что это и их праздник тоже. Только семь великих богов не праздновали.
На священной Небесной горе они собирались несколько раз за год, но перед праздником о-бон, который идет три дня в мире людей, они начинали работу на семь дней раньше и заканчивали на семь дней позже. Такая уж у них была работа.
Во время священного праздника каждый уважающий себя, свою культуру и свою веру японец отправлялся к своим богам-покровителям, чтобы попросить о том, чем его сердце успокоиться. И как-то так повелось, что семь богов счастья были самыми популярными. Оттого и приходилось им сверхурочно вмахивать, чтобы исполнить многие тысячи желаний или хотя бы дать отмашки, что,