— Ничего не понимаю, — честно сказал я. — Ты-то к его вознесению — каким боком?
— А ты к Лизе и Стасу — каким? — огрызнулся Денис. — Вознесение — материя тонкая. Сотню лет провозишься, а понимать будешь меньше, чем в начале… Ладно, насыщайся. Пойду, у меня в десять тридцать первый сеанс.
Денис встал и двинулся к выходу. Я проводил его взглядом. А когда обернулся, увидел, что напротив сидит Мстислава.
— Здрасьте. — Я сумел не вздрогнуть. — Как парикмахерская?
— Это ты мне скажи. — Мстислава откинулась на спинку кресла, приняла горделивый вид и провела руками по белоснежным кудряшкам.
На мой взгляд, не изменилось ничего. Но я живу на свете достаточно давно, чтобы понимать: женщинам такое говорить нельзя. Независимо от возраста.
— Восхитительно. Я сражён наповал.
— Вот это правильно, — одобрила Мстислава. — Всегда так говори. От баб отбоя не будет.
— Как у Дениса?
— Ну, настолько-то вряд ли, конечно. Для него бабы — призвание.
— Странно. А мне он сказал, что его призвание — спасать души. Проиллюстрировал это, правда, как-то не очень наглядно…
— Он тебе не всё сказал.
Я вопросительно посмотрел на Мстиславу.
— Про того крестьянина. Вознестись он — и впрямь вознёсся. Да только Денис сразу после этого в полк поскакал, за лекарем. Тот знающий мужик был, жену крестьянина выходил. Но Денис и дальше не успокоился, присматривал за семейством. Денег подкидывал, глядел, чтоб детишек не обижали. Добрая он душа. Горя повидал немало — а вот, поди ж ты. Не очерствел. Потому, может, крестьянин тот и вознёсся с чистым сердцем.
— В жизни бы про Дениса так не подумал, — пробормотал я.
Мстислава улыбнулась.
— Это хорошо.
— Почему?
— Потому что если он узнает, что про него так думают, взбесится хуже пожирателя.
Теперь улыбнулся я. Завтрак доедал в задумчивости.
В той же задумчивости вошёл в номер шахматиста. Он сидел над доской. Поднял на меня голову. Но даже не кивнул, что заметил — не говоря уж о том, чтобы поздороваться. Просто снял с доски фигуры, расставил их к началу партии, развернул белой стороной ко мне и скомандовал:
— Ходи!
Выглядел шахматист паршиво — если о призраке можно так сказать. Осунулся и как будто стал прозрачнее. Я уже знал от коллег, что находиться в отеле вечно души не могут. Срок их пребывания здесь ограничен, зависит от многих известных и неизвестных параметров. Но рано или поздно этот срок истекает. И если в течение отпущенного душе срока она не возносится, то…
Я посмотрел на шахматиста и покачал головой. Сделал ход. Всё тот же, е2 — е4. Шахматист поморщился, как от оскомины, и сделал ответный ход.
— Почему для вас так важно выигрывать? — просил я.
— Для меня важно играть. Это — беспрестанная работа ума. Тренировка мозговой деятельности.
— А зачем вам постоянно тренировать мозговую деятельность?
Шахматист впервые за всю дорогу посмотрел на меня с любопытством.
— То есть, как это — зачем?
— Ну, вот так. Что это вам даёт?
Шахматист задумался.
— Как по мне, любая тренировка — подготовка к чему-то, — продолжил развивать мысль я. — Как за оружием, например, положено ухаживать. Огнестрельное — чистить, смазывать; холодное — точить. И человек, который этим оружием пользуется, никаких вопросов у меня не вызывает. А вот человек, бесконечно натачивающий, например, саблю, которой не взмахнёт никогда — вызывает. Вот я и спрашиваю: для чего вам эти тренировки? Как именно вы пользовались своим остро отточенным умом?
— Я работал!
— Это понятно. Многим людям свойственно, я и сам не исключение. А кем вы работали?
— Ходи! — рявкнул шахматист. С таким свирепым выражением лица, что дальше расспрашивать я не стал.
Стоит ли говорить, что он снова разнёс меня в пух и прах. И ещё раз. И ещё три. Потом позвонила Изольда, напомнила, что мы собирались исследовать заброшку. Я малодушно слинял. Уходя, подумал, что клиент, кажется, сбледнул с лица ещё больше.
Плохой признак. Если и завтра ни на шаг не продвинусь, придётся просить о помощи старших товарищей.
— Как успехи? — спросила Изольда.
— Да никак.
— Чем занимались?
— Опять в шахматы играли. Клиент меня раз за разом обыгрывает, но совершенно не похоже, что выигрыш приносит ему удовольствие. Ощущение, что скорее наоборот — расстраивается.
Изольда покачала головой:
— Так не должно быть. Когда клиенты расстраиваются, они теряют жизненные силы.
— Догадываюсь. Но что могу поделать? Я не гроссмейстер. И за такой короткий срок вряд ли им стану.
— А ты думаешь, что если его обыграть, это поможет?
— В том-то и дело, что вряд ли. Он не радуется победам. Не пытается самоутвердиться за счёт того, кого обыгрывает. Но сомневаюсь, что обрадуется, если обыграть его… Я вообще не понимаю, что ему нужно!
— Сам процесс? — предположила Изольда. — Удовольствие от игры?
— Да тоже не похоже. Он выглядит так, как будто выполняет рутинную работу. Когда-то она ему, может, и нравилась, но со временем приелась. А ничего другого не умеет.
— Но как может приесться шахматная игра? Партий ведь несчётное количество!
— Так он и играет всю жизнь. Выше своего потолка прыгнуть не в состоянии, а то, что умеет — надоело. Как, знаешь, спортсмены, которые добились всех высот, которых могли.
— Такие обычно уходят на тренерскую работу. Делятся накопленным опытом.
— Но он-то не спортсмен. Кого ему тренировать? Хотя… Стой. — Я остановился. — Может, это и есть — то, чего ему не хватает? Собственные закрома переполнены, а передать знания кому-то ещё за всю жизнь так и не сподобился? Откладывал, откладывал — а потом умер?
— Может быть, — согласилась Изольда. — Пробуй. И, кстати, не ляпни при нём, что он не спортсмен. Шахматы признаны спортом, так что твой клиент вполне может быть мастером спорта.
— По шахматам?
— По шахматам, — развела руками Изольда.
— Офигеть. Не, ну ладно — кёрлинг, но вот это…
Мы, как и договаривались, шли к заброшенному дому на Черняховского. Пешком. День опять выдался изумительный, сияло солнце. Мне нужно было проветрить голову после