— А ты служи, доктор, — вдруг сжалился Дайнис, и подобие улыбки тронуло одну сторону его веснушчатого лица. — Только так, чтобы обратившиеся в больницу советские граждане из числа красноармейцев и сочувствующих им людишек никогда уже больше не могли встать на ноги. Вот, например, кто сейчас у вас находится на излечении?
— Одна с-старуха Га-габрюнайте… к-крестьянин К-кучкайлис и… и девушка С-стася… Когда ее ва-ваши п-парни изнаси… — Он запнулся, глаза его расширились от ужаса, что сболтнул лишнее, и Брокс поспешно поправился: — О-она себя х-хотела жизни лишить… Но вы-выжила…
Каспар, который незадолго перед этим выходил помочиться за ближайшие кусты и теперь не спеша возвращался к шалашу, на ходу застегивая ширинку, неожиданно услышав знакомое имя, невольно остановился, с интересом прислушиваясь к разговору. После того случая в лесу его по ночам мучили сны до того ясные, живые, словно все это происходило наяву. В сладостных видениях он снова и снова обладал голой стройной девушкой в самых извращенных формах, отчего каждый раз, испытывая сладостные поллюции, наутро просыпался в мокрых кальсонах.
В последние дни Каспар часто подумывал о том, чтобы вновь побывать в отдаленном хуторе Талаевиеши. Но хорошо зная, что они сами подпалили и пасеку, и дом, сильно переживал, что девушку разыскать там не сможет. И вдруг он случайно узнает, что Стася находится в Пилтене, в городке неподалеку, куда он иногда наведывался по роду своего преступного занятия. При воспоминаниях о девушке у Каспара тотчас заломил низ живота, зашевелилось в паху. Он с ожесточением сплюнул тягучей слюной, заторопился к шалашу, поправляя через галифе полную тугую мошонку, потеряв всякий интерес к дальнейшему разговору, который его уже не касался.
Брокс же, испытывая отвращение к себе, продолжал торопливо рассказывать, боясь, что как только он остановится, так этот неуравновешенный рыжий парень, для которого убить человека ничего не стоит, тотчас обвинит его в игнорировании интересов латышской нации и с невероятной легкостью может лишить жизни.
— И еще несколько человек из д-деревни С-со…
— Эти нас не интересуют, — перебил, поморщившись, Дайнис и опустил руку с ножом на уровень пояса, отчего у доктора сильная судорога невольно потянула лицо от мысли, что бандит сейчас ударит его снизу в живот. Дайнису, видимо, доставляло особенное удовольствие изводить доктора, нагоняя на него жуткий страх, и он опять кровожадно осклабился: — А вот как будет у вас на излечении кто-либо из больших чинов, дай нам незамедлительно знать.
— Но у них с-свой го-госпиталь, — с опаской ответил Брокс.
— До него еще добраться надо, — буркнул Дайнис. — А ты всегда под рукой. Сотрудничество с нами ради выживания нашей нации тебе в будущем зачтется. Будешь все рассказывать нам и периодически приходить лечить наших ребят, которые за тебя жизней своих не жалеют. В противном случае я вначале отрежу тебе язык, а потом медленно-медленно перережу горло. Все понял?
Брокс часто-часто закивал, пытаясь сглотнуть пересохшим горлом.
— Свободен.
— К-как скажете, г-господин о-офицер, — промямлил доктор, на всякий случай повысив в звании своего молодого собеседника, желая лишь одного: чтобы он перестал его мучить своими воззваниями о спасении родины; заторможенно повернулся и на непослушных ногах пошел к шалашу, чувствуя, как у него от волнения трясутся поджилки.
Проводив его хмурым недобрым взглядом, Дайнис непроизвольным движением тщательно обтер блестевшее на солнце, словно зеркало, лезвие кинжала о галифе, сунул его за голенище сапога.
— Ну что же, доктор Брокс, поживем — увидим, — зловеще произнес парень, двумя руками раздвинул перед собой кусты и, испытывая раздражение, зашагал к компании ожесточенно спорящих о выигрыше картежников, яростно вращая выпуклыми белками глаз.
А в это время в двух километрах от лагеря по узкой, давно не езженной дороге, вилявшей между приземистыми могучими дубами, перемеженными осинами и ясенем, с низкой порослью орешника, боярышника и вербы, беззаботно трусила лошадка, запряженная в бричку с закрытым верхом. В сочной луговой траве по колено утопали лошадиные ноги, равномерно екала селезенка лошадки, мягко покачивался кузов на рессорах. В тихом лесу, где были слышны только птичьи голоса, жужжание диких пчел да стрекот кузнечиков у дороги, глухой топот копыт о твердую землю разносился далеко окрест.
Внезапно из кустов на дорогу выскочил человек с немецким автоматом за спиной и ухватил лошадь двумя руками за удила.
— Тпру, окаянная! — заорал он дурным голосом, с силой упираясь сапогами в землю, скользя подошвами по траве.
Испуганно всхрапывая, роняя желтую пену с мягких бархатистых губ, гоняя крупными зубами металлический мундштук во рту, лошадь вначале попятилась, затем стала на дыбы, отчаянно брыкаясь передними ногами.
— Стоять, дурная! — продолжал орать мужик, опасно повиснув на удилах, рискуя угодить под удар копытами. — Тпр-р-ру!
Пока он напрасно старался удержать осатаневшую лошадь на месте, из леса выбежал еще один вооруженный автоматом человек в немецком френче. Подскочив сбоку к бричке, он поспешно направил ствол шмайсера на невидимого для его глаз ездока, который находился внутри крытой повозки.
— А ну, выползай, жук навозный! — закричал он во весь свой хриплый голос, желая до смерти напугать хозяина брички и тем самым сломить его волю к какому бы то ни было сопротивлению. — А то стрелять буду! — И для острастки дал очередь вверх: с сосен тотчас посыпались срезанная пулями смолистая хвоя и пахучие ветки.
Нападавшие Гулбис и Вилкс были людьми из отряда Улдиса Культи. Его заместителем считался Дайнис, удостоившийся такой чести за безжалостный расстрел со своим двоюродным братом Каспаром и другими парнями из отделения в местечке под названием Гиблый Лог пятидесяти четырех евреев, среди которых были одиннадцать детей, двадцать три женщины и двадцать пожилых мужчин. Улдис по непонятной причине уже как два дня отсутствовал в лагере, и вместо него за старшего оставался Дайнис. Он и направил этих двоих в секрет, чтобы бдительно несли службу по охране дальних подступов к лагерю от внезапного вторжения милиции или красноармейцев.
При виде добротной брички, хозяин которой был, по всему видно, из зажиточных крестьян или бывших помещиков, то ли нечаянно заблудившийся, то ли выпивший сегодня лишку и нагло осмелившийся проскочить через лес, часовые в предвкушении богатой добычи решили остановить повозку. А в случае если в кузове не окажется ничего стоящего их внимания, они рассчитывали отнять и бричку, и лошадь: в походном хозяйстве им все может пригодиться. По крайней мере, лошадь можно всегда съесть, а повозку утопить в реке.
— Кому