Впервые мне довелось прочесть великое сказание о Гэсэре в раннем детстве, еще до войны, в Иркутске. Это была благословенная пора первочтения. Потому хорошо помню даже самодельный переплет “Балаганского сборника” М. Хангалова из дедовской краеведческой библиотеки. Прозаический текст был тяжел для чтения, но содержание волшебно и грандиозно. С тех пор, наверное, и живет во мне это чудо удивления от соприкосновения с бурятской народной поэзией и ее эпическим богатырским мироощущением.
Однако взяться за перевод меня побудило несколько причин. Основное — это немеркнущее первоудивленне, испытанное мной еще ребенком при знакомстве со сказанием. Собственный опыт переводов малых произведений тюрко-монгольского эпоса и некоторое практическое несогласие с принципами перевода моих старших товарищей по перу. И, наконец, огорчающее удивление: что на протяжении более чем полувека на моей памяти так и не появилось ни одного стихотворного художественного перевода сказнтельского варианта эпоса о Гэсэрс. А это значит, что не владеющий бурятским языком читатель все еще — более 100 лет! — отлучен от истинного, самородного “Гэсэра”, как подлинно народного сюжетно-поэтического осмысления жизни, которое дает толь ко сказительская версия. Вот все это вместе, плюс личная ответственность земляка перед национальным сибирским фольклором и его популяризацией, побудило меня на свой страх и риск выполнить данную работу.
Унгинские степи… Унгинское сказание. Унгинская эпическая традиция в бурятском фольклоре. Ее главным произведением как раз и является ульгэр П. Петрова “Абай Гэсэр”. Сказания унгинских бурят ученые-фольклористы относят к проявлению наиболее древних сюжетов эпоса, которые в архаике могут соотноситься разве что лишь с эхирит-булагатскими, бытовавшими и записанными на противоположных, восточных берегах Ангары.
И действительно, здесь дышит еще доламанстская древность, а о православии и вообще нет ни слова. Зато широко и подробно представлены такие древние верования, как тэнгрианство, бурханизм и, наконец, шаманизм с их великолепно разработанным пантеоном больших и малых богов, повелителей лесов, вод и гор, хозяев местностей и угодий. Тэнгрианству в ульгэре отдается явное предпочтение: Небо — здесь и верховное божество, и место обитания бурханов и небожителей, кстати, и место битв добрых и злых заоблачных владык. Небесным является происхождение и самого Гэсэра, посланца Неба на землю для искоренения земного зла — многоликих последышей зла мирового. Чтение сказания приобщает к эпической поэзии небывалой образности и мощи, а также к познанию тонкостей древних верований, к небесной иерархии божеств, уводит к истокам небесного и земного матриархата, выраженного во взаимоотношениях героев с праматерью небожителей — бабушкой Манзан Гурмэ, с девой-воительницей Алма Мэргэн. Да и не только. Сказание о Гэсэрс — это, как справедливо отмечали многие предыдущие исследователи, есть бездонная энциклопедия быта, обычаев, права, межнациональных и межродовых отношений бурят, с незапамятных времен включенных в непростые, иногда кровавые, иногда идиллические условия существования тюрко-монгольского мира древности. Кстати, унгинские степи — это добурятские места обитания и общежительста тюркоязычных племен и, видимо, монголоязычных курыкан, так что древний подтекст нет-нет да и проступит и ульгэре П. Петрова, как неясная тень великого прошлого.
Унгинскнс степи… Память о них жива и плодотворна. Юношей, поздней весной 1955 года, мне пришлось по романтическому случаю пожить и Балаганске и в его степных окрестностях. Счастьем было — купаться в медленной, текущей в желтых, мельчайшего песка, берегах Унги, ночевать у костра в табунной степи, скакать но гулкой земле, исковерканной карстовыми воронками, испещренной березовыми колками от Ангары до присаянской тайги, что темнела вдали под вечно синеющими гольцами. Это была действительно Страна Жаворонков, потому что их песнями начинался и заканчивался день.
Когда шел перевод, воспоминания юности, объединяясь с реалиями ульгэра, рисовали унгинскую степную благодать — как Средний мир людей; Саяны — как Верхний мир или обжитое бурханамн высокогорное поднебесье; карстовый провал под Балаганском — как вход в Нижний мир злых духов; Байкал с его Шаманским камнем на истоке Ангары — как обиталище Повелителя вод Лосона, в этой роли выступало и монгольское озеро Хубсугул (Косогол) под Мунку-Сардыком, где я когда-то гонял скот из Монголии в Тун- киискую долину, — оно тоже в моем представлении гэсэровой вселенной хотело называться Мунхэ далай, то есть вечным морем под вечной горой; Падунские пороги ниже по Ангаре ощущались, как граница Срединного мира, за которой начиналась Страна Смерти, обиталище мраков… Да мало ли что можно представить себе, когда походил, поездил и поработал на земле бурят и вокруг Байкала, и в Сапаге, и в Братске, и в Тунке, и в Кяхте, и в Мус, и в Усть-Орде, и в Улан-Удэ столько, что остается лишь благодарить судьбу за щедрость? А сколько было переведено стихов бурятских лириков — тогда еще, когда основой для перевода стихов наших сверстников были дружба и общежительство, а не отхожий промысел? Видимо, затем еще все это случилось со мной, чтобы облегчить работу над переводом, а до того долгие годы — подспудно готовить, подталкивать к нему.
Сказание о Гэсэре известно под разными названиями. Наше “Великий Гэсэр” взято из комментариев А. И. Уланова к своему научному переводу варианта П. Петрова. Вот что пишет ученый: “Гэрээ шэнээн…” — “величиной с дом” должно определять не только его (Гэсэра — А. П.) размер, но и вызывать гордость, удивление, ибо так он определяется для выделения из среды обыкновенных людей. Вот почему здесь “великий” ближе к смыслу оригинала, чем “величиной с дом”. Абай Гэсэр (“Абай” здесь, как обращение к старшему, ближе всего по значению к “почтенный”, а также “великий”, “старший”, “наибольший”) — это эпическое, богатырское имя. “Гэсэр” в бурятском языке прямого перевода не имеет. Предпринималось много попыток выяснить этимологию имени Гэсэр (от германского “Кайзер” до тюркского Хээс-эр — муж карающий), но до сих пор не найдено толкования, удовлетворяющего всех ученых.
Если говорить о принципах художественного стихотворного перевода, осуществленных здесь, то основной из них заявлен самим А. И. Улановым применительно к его подстрочному: “Перевод стихотворного текста с архаизмами, диалектизмами, с инверсией, зависящей от аллитерации и поэтического синтаксиса, от многочисленных параллелизмов, очень труден. Прежде всего мы старались точно передать полное содержание бурятского текста, поэтому при переводе в качестве главного принципа выбрали принцип смыслового перевода”.
Этому правилу следовал и я. И в том, как сохранить в структуре русского переводного текста образные или сюжетные особенности ульгэра, задачи мои и трудности были сходными с задачами и трудностями моих предшественников.
Но прежде, чем обосновать стихотворно-ритмические установки своего перевода,