— Кажется, на счет глупости вы правы, — покивала Аполлинария. — Ладно, что уж там. Действительно, имя как имя. Только мне больше нравится «Поля», — призналась она. — Я могу просить так меня называть, если позволят обстоятельства?
— Да как угодно, — заверил Настройщик. — Ваше имя, делайте с ним, что хотите. Хоть сокращайте, хоть удлиняйте, хоть в рамку вставьте, и повесьте на стену. Это уже вам решать.
— Славно, — кивнула она. — Спасибо за кофе. Очень вкусно.
— Будете получать каждое утро, — сказал Настройщик. — Считайте, подарок от меня.
— Подарок? — не поняла она.
— За сговорчивость, — ответил Настройщик. — Вы, конечно, с характером, но довольно милая. Я запомню.
— Ну, хорошо, — согласилась она. — Вы не подскажете, что мне делать дальше?
— Дальше? — переспросил Настройщик. — Да что угодно. На ваш личный выбор. Хотя… я мог бы дать вам один совет. Даже два совета.
— И каких же? — спросила Аполлинария.
— Первый — будьте исключительно вежливы со всеми, кого встретите. Второй — ночуйте, по возможности, дома.
— Ночью на улице опасно? — спросила Аполлинария с тревогой.
— Опасно? Конечно, нет, — ответил Настройщик. — Просто это правило хорошего тона — проводить ночь в своей постели, а не абы где. К тому же от разнообразных дневных событий гораздо приятнее отдыхать в привычном месте.
— Я постараюсь, — пообещала Аполлинария. — И… у меня есть одна просьба. Совсем маленькая, не подумайте.
— И какая же? — спросил Настройщик.
— Я бы хотела духи. Какие-нибудь духи, на ваш выбор. Просто вспомнила сейчас, что тогда, при жизни… ну, то есть в другом месте, где я жила, мне очень нравились духи, и сейчас…
— Понял, не продолжайте. Это просьба действительно маленькая и легко выполнимая, — сказал Настройщик. — Ваш образ располагает… дайте-ка подумать. Чуть-чуть розы, немного лаванды, буквально тень ванили, отзвук дерева и кожи, лишь намеком книжные страницы, и дополнить это всё невесомым морским бризом. Всё, готово. Ваш подарок на столике в комнате. Засим разрешите мне попрощаться с вами, Аполлинария. Мне нужно заниматься другими делами.
— Мы ещё встретимся? — спросила Аполлинария.
— Возможно, хотя вероятность не столь уж велика, — ответил Настройщик. — Понимаете ли, одной из главных особенностей Города является свобода, абсолютная свобода выбора для существ, его населяющих. Моё присутствие и вмешательство может сбить вас с толку, вы захотите спросить совета, потребуете объяснений, или что-то в этом роде, а это порочный путь. Поэтому я покидаю вас, и желаю вам удачи. Надеюсь, вы добьетесь того, чего хотите.
— Если бы я сама знала, чего именно я хочу, — тихо произнесла Аполлинария.
— Значит, вам предстоит это узнать. Прощайте, — голос Настройщика пропал.
— Прощайте, — сказала Аполлинария в наступившую тишину.
* * *
Некоторое время она просидела на кухне, пытаясь осознать происходящее, но потом поняла, что никакого смысла оставаться в квартире нет. Там, за окном, находилось нечто новое и неизведанное, и это, безусловно, было интересно. К тому же она, прислушавшись к своим ощущениям, поняла, что тело её больше не болит (прежнее болело, и ещё как), и что этому телу хочется прогуляться и размять ноги. Кажется в той, прошлой, жизни выходить на улицу для неё было проблемой. А вот в этой…
— Прогуляюсь, — решительно произнесла она. — Хотя бы немного прогуляюсь. Лето, погода хорошая, почему бы и нет?
Она вышла в прихожую, и направилась к входной двери — фигурная ручка, резное дерево — и открыла эту самую дверь, ведущую на лестницу. Надо запомнить номер квартиры, подумалось ей, и вообще, надо всё получше запомнить, потому что как иначе вернуться назад?
Номер, однако, ей запоминать не пришлось, потому что на двери обнаружилась латунная табличка, на которой было написано «Аполлинария Онсет». Она вышла на лестницу, затворила дверь. На этой двери, кстати, не было даже намека на замок, и Аполлинария подумала, что, наверное, довольно беспечно, не запирать квартиру, но потом вдруг сообразила, что в квартире она ничего не оставляет, всё, что у неё было, находилось при ней. Шляпка — на голове, зонтик — на сгибе руки, духи — в кармане платья, причем карман этот был весьма велик, и вполне мог сойти за небольшую сумочку. Так что запирать квартиру не было никакого смысла.
— Ну и хорошо, — решила она.
Лестница оказалась узкой, крутой, но для Аполлинарии это препятствием не стало — молодые ноги, обутые в невероятно удобные башмачки, мгновенно снесли её по ступеням вниз, и уже через минуту она вышла из подъезда на улицу, щурясь от яркого летнего солнца.
* * *
— Вы только полюбуйтесь. Ни тебе «здрасти», ни тебе «пожалуйста», — произнес голос откуда-то сбоку. — Ну и молодежь пошла. Никакого уважения к старшим.
Аполлинария повернулась на этот голос, и увидела, что у подъезда, в тени выступа стены, стоит лавочка, на которой сидят три старухи, каждая — с вязанием в руках. Выглядели они странновато. Первая, та, которая сидела ближе всех к двери, оказалась худой, жилистой; она держала в руках небольшой клубок, на который наматывала нитки. Одежда этой старухи была серой, словно бы сильно выцветшей, и клубок тоже был серый, и лицо словно бы серое, вот только взгляд у старухи оказался пристальный и цепкий — Аполлинария догадалась, что ругалась сейчас именно она.
— А что ты хочешь, Ноночка? — спросила вторая старуха. — Такая эпоха. Они уже и не помнят, что можно иначе.
— Я, Мирра, хочу, чтобы всё-таки помнили, — проворчала первая старуха. Вторая, которую первая назвала Миррой, толстенькая, плотненькая, выглядела несколько приятней, но взгляд имела очень похожий, пристальный и цепкий.
— Хватит болтать, — цыкнула на них третья старуха. Одежда у неё была темной, едва ли не чёрной, а в руках она держала здоровенные портновские ножницы. — Чего вы накинулись на девку? Она, небось, в первый раз, а вы уже всё за неё порешали. Эй, девица, ты в первый раз, что ли? — спросила она Аполлинарию, и щёлкнула ножницами. Звук получился неожиданно громкий, словно ножницы в этот момент обрели голос, и явственно произнесли «клац».
— Э… да, наверное, в первый раз, — неуверенно произнесла Аполлинария. — Простите,