— Добрый день, — вежливо произнесла Аполлинария. — Вы что-то хотели?
— Чтобы ты убралась отсюда, — резко сказала женщина. — Что ты здесь делаешь одна? Что здесь забыла?
— Одна? — Аполлинария растерялась.
— У тебя нет ребенка. Ты мерзкая, ты одна, — выпалила женщина. — Безответственная лиловая курица!
— Эй, потише, — Аполлинария рассердилась. — Я здесь по делу, и сейчас уйду. Но при чем тут какие-то дети? Простите, я не понимаю вас.
— Не понимает она, — скривилась женщина. — Все вы такие, мерзавки. Лишь бы не отвечать ни за что, и время тратить впустую! Ну, ничего, Он тебе покажет ещё, он тебя настигнет!..
— Я ничего не поняла, — покачала головой Аполлинария. — И, пожалуй, лучше я пойду. Вы, кажется, не в себе.
— Иди, иди, — женщина засмеялась дерганным истерическим смехом. — Скатертью дорожка, курица. Что, мой маленький, ты готов? Первый и последний выход, как-никак. Давай придумаем подарок тебе, на долгую память. Какой шарик лопнем? А? Ну? Какой? Лопай, лопай, деточка, такой праздник, значит, всё можно тебе, это потом взрослость придет, скукожит, скукорёжит, а так хоть память останется.
Младенец протянул пухлую руку, и ткнул в первый попавшийся шарик — тот оглушительно хлопнул, и на брусчатку, рядом с ногами младенца, шлепнулся ярко-красный пластмассовый автомат, грубо сделанный, с заусенцами, кривой, но вполне узнаваемый. Аполлинария сделала шаг назад — почему-то автоматы, только не игрушечные, а настоящие, она довольно отчетливо помнила, и эта игрушка никаких приятных ассоциаций у неё не вызвала.
— Ай ты моя умница! — восхитилась женщина. — Такой маленький, а всё уже понимает. Ну, бери игрульку, и пойдем гулять. Видишь, солнышко какое? Идём, идём, сперва гробик поглядим, а потом машинки…
Аполлинария сделал ещё один шаг назад, и ещё, и ещё, а затем развернулась, и, всё ускоряя шаг, направилась к выходу из переулка. Находиться в нём дальше у неё не осталось уже никаких сил.
* * *
До следующей точки идти оказалось несколько дольше, чем Аполлинария рассчитывала, поэтому в пути ей пришлось сделать перерыв — она заглянула в какое-то кафе, выпила холодного сока, и поговорила с местным барменом. Сперва разговор зашел о погоде, а потом Аполлинария рассказала про женщину и младенца с шариками. Бармен нахмурился, и с подозрением посмотрел на неё. Это был пожилой бармен, полный, с красивыми седыми усами, и в круглых блестящих очках. До этого момента он выглядел благодушным и веселым, но после рассказа Аполлинарии посерьезнел и, кажется, погрустнел.
— Странно, — сказал бармен, когда Аполлинария закончила рассказ. — Их теперь выпускают? Удивительно. Раньше не выпускали вроде бы, разве что сам кто сбегал. А теперь вот так, стало быть. Ну, значит, совсем он их вычистил. До блеска.
— Кто кого вычистил? — удивилась Аполлинария.
— Ах, сударыня, это долгая и запутанная история, — вздохнул бармен. — История про сокрытое королевство. Точнее, про два сокрытых королевства. Но, сдается мне, вы еще слишком неопытны, чтобы о них знать. Давайте я поставлю на вашей карте отметку, вы придете ко мне позднее, и мы с вами обязательно на эту тему побеседуем. Но не сейчас. Рано.
— А всё-таки? — Аполлинария тоже нахмурилась. — Мне эта женщина показалась крайне неприятной, да и ребенок тоже, признаться. Я тут до того детей видела нечасто, но этот…
— Милая моя, это и не ребенок вовсе, — покачал головой бармен.
— А кто же? — спросила Аполлинария.
— Это, судя по вашему описанию, илистый, либо, если угодно, болотный солдат, — бармен поморщился. — Не был ли он, случаем, похож на большую желтую жабу?
— Пожалуй, был, — кивнула Аполлинария. — Но…
— Вот и ответ на ваш вопрос, — пожал плечами бармен. — Давайте карту, я поставлю отметку, и позже мы обязательно увидимся.
* * *
Следующую точку нужно было искать в большом городском парке, и парк этот понравился Аполлинарии настолько, что она решила задержаться в нём подольше. Самой себе она призналась, что, видимо, Город её утомил, и ей отчаянно не хватало природы и зелени, в парке же природы и зелени было в избытке. Пройдя под высокой аркой, сделанной, кажется, из дикого белого камня, она вошла под сень деревьев, и пошла прямо, куда глаза глядят.
Аполлинария медленно шла по гравийной дорожке, с любопытством оглядываясь, и с наслаждением вдыхала свежий воздух, который пах цветами и влагой. Парк, как ей показалось, был огромен, и людей в нём встречалось совсем немного. На полянке, возле белой лавки из всё того же камня, она увидела чудесную семью — отец, мать, и мальчик, запускавший воздушного змея. Дальше, за поворотом, она повстречала аккуратную старушку в платье кремового цвета, которая фотографировала цветы, используя тяжелую камеру на треножнике. Камеру старушка установила на широкий белокаменный выступ, отделявший цветы от дорожки. Ещё дальше, на следующей дорожке, ей навстречу попался велосипедист, который галантно поклонился Аполлинарии, когда проезжал мимо. Она отступила, освобождая ему дорогу, и услышала, как он сказал «спасибо», уезжая. В общем, людей было немного, и все они, как на подбор, оказывались милыми и приветливыми. И удивительно гармонировали с парком, его зелеными кущами, белыми камнями, встречавшимися тут и там, и тишиной.
Деревья, мимо которых шла сейчас Аполлинария, были самые разные — и лиственные, и хвойные, и большие, и маленькие. Названий их Аполлинария не знала, но это не тяготило её. Собственно, какое ей дело до названий, если деревья хороши просто сами по себе? И потом, в разных языках одно и то же дерево может называться по-разному, правда? Не названия определяют нас, а мы определяем предметы и объекты, думала Аполлинария, ведь дерево прекрасным образом росло до того, как я назвала его «ёлкой», и будет расти после того, как я перестану его называть…
Прогулявшись, таким образом, не меньше часа, Аполлинария опомнилась — нужно было искать фрагмент схемы. День уже клонился к закату, а работа до сих пор не была окончена. Впрочем, парк тут же показал ей схему, стоило только о ней подумать. Аполлинария стояла на тропинке, и смотрела, как на деревья с правой стороны от неё садятся черные птички, а на деревья с левой стороны — белые. Чёрные птички садились четным порядком, белые нечётным; раппорт обнаружился у самой дорожки, выложенный из камушков, а светлые и темные участки определились моментально,