Корнеев не сразу понял, что на самом деле означают эти слова. Они как-то прошли мимо него, ни за что не зацепившись, – просвистели, словно ветер. Потом он почувствовал резкий укол в затылке – будто иглу туда вогнали, голове сделалось горячо.
– Ты что, дядя Володя, смеешься? – сохраняя прежний ровный тон, произнес Костя. – Шутки у тебя что-то плохие.
– Какие тут шутки. Эхма, – Карташов сморщился, поболтал в воздухе рукой. – Какие тут шутки, Кость? Разве такими вещами шутят? Она, эта твоя Валентина… актерка! – Карташов горько сжал рот. – Актерка! – Сочувствуя, он положил руку на Костино плечо.
– Ошибка какая-то, дядя Володь. Не верю. – Корнеев поднялся, с тоской посмотрел в исчерканное морозом оконце, в которое тихо вливался скудный ноябрьский свет. Карташов, старый человек, ругал сейчас самого себя – зачем он впутался в это дело?
Эх, знать бы, где упадешь – обязательно соломы подстелил бы. Молчал старик Карташов, немо коря себя, молчал и Корнеев, всем брат и выручальщик.
Наконец Корнеев оторвался от разрисованного оконца, вздохнул. В нем будто сразу вымерзло что-то. Лицо было спокойным – не лицо, а маска из папье-маше или из гипса.
– Дядя Володя, мне куда лететь?
Карташов помедлил немного:
– В Малыгино, Костя. К Сергею давай. И его повидаешь, переговоришь с ним, и парня одного подбитого – драка, похоже, у Сереги на буровой имела место – возьмешь. В больницу доставишь. Затем снова в Малыгино возвертывайся, ночевать будешь там.
Не говоря ни слова, Корнеев хлопнул кожаным шлемом по колену, вышел из летной комнатенки.
Глава вторая
Итак, начинается песня о ветре…
Владимир Луговской
Слова, как и монеты, бывают разной ценности.
Антуан Ривароль
У Корнеевых было заведено доброе правило: на праздники собираться вместе. Где бы ты ни находился, что бы ни делал – должен все бросить, освободиться и хотя бы на несколько часов прилететь домой.
Собирались обычно у Кости с Валентиной: у них и квартира просторная, и быт налаженный, можно и отдохнуть, и повеселиться-подурачиться, и погрустить, уединившись, нырнув с головой в самого себя.
Собрались и в этот раз. На Первое мая. Погода была не ахти какая, промозглая, дырявая – кажется, из каждой небесной прорехи текли тонкие холодные струи.
– В общем, так, – объявил Костя, он был старшим в семье, ему надлежало принимать решения, пасти младших, – на улицу сегодня не пойдем, в дожде купаться не будем, будем веселиться дома… Как?
– Не быть там, где сегодня все, по-моему, нескромно, – сделал замечание представитель науки, серьезный человек Володя.
– Ты у нас, Володька, правильный, как штатив, – улыбнулся Костя.
– При чем тут штатив?
– А он никогда не отклоняется и не ошибается, ему всегда ценную аппаратуру доверяют.
– Нашел сравнение!
– Не обижайся, – назидательно произнес Костя. – Обижаться – удел слабых. Ты же у нас не слабак… Нет?
– Нет.
– Люблю искренних людей, – входя в роль, рассмеялся Костя. – Всегда ребята прямы и откровенны, никогда не кривят душой – открытая душа, – он пробежался пальцами по собственной груди, словно играя на баяне. Поинтересовался неожиданно: – Ну что там наша наука говорит насчет нефти? Будет нефть, или как? А? В газетах пишут: если в Сибири найдут нефть, то это станет открытием века.
– Но при этом добавляют, что нефть по прогнозам не у нас находится, а восточнее, в Минусинской впадине. Мнение профессора Татищева, к сведению, – Володя сделался еще серьезнее, – очень весомое мнение.
– Бурить сейчас надо осторожно, – подал голос Сергей, – я бы сказал, подробно. Нужно пробиваться на глубину и подробно пытать каждую скважину. Что она скажет на одной глубине, на второй, на третьей… Коли ничего нет – пробурить опять немного и опять испытать. А вдруг пласт? И так до самой преисподней. Я сейчас так собираюсь бурить. Если ничего не найдем – все очки в пользу Татищева.
– С покойным академиком Губкиным Татищеву-то драться легко, дать по мозгам некому, – произнес Володя.
– А ты? – Костя тронул беловатый шрам на подбородке, сощурился, лицо его стало твердым, беспощадным. – Чего не даешь-то?
– Я не академик. Буду академиком – можешь поручить подобную миссию. – Володя хлопнул ладонью по колену.
– Но тем не менее ты… – Костя поднял вверх палец (указующий жест, от кого его только Костя унаследовал?), – представитель науки, фигура.
– Каждая фигура собственное «я» должна иметь. «Я» – это авторитет.
– Не прибедняйся!
– Эх, мужики, – по-сиротски тихо, совсем неожиданно для всех, произнес Володя, – если будет найдена нефть, то черт возьми… Утрутся многие!
Костя вскинул голову, будто охотник, услышавший звук недалекого выстрела, хотел что-то сказать, но лишь выкрикнул зычно:
– Ма-ать!
– Да? – отозвалась из кухни Валентина.
– Поскольку ты у нас одна-единственная, любого из нас можешь выбирать в помощники. Хочешь меня, хочешь Володьку, хочешь Серегу. Выбирай! Выбранный будет исполнять у тебя роль кулинарки.
– Не кулинарки, а подсобного рабочего, – рассмеялась Валентина.
– Уточнения вредны для здоровья.
– Ошибочная теория, Корнеев! Присылай на кухню Володю, он ученее всех вас, толку от него больше.
– Давай топай, избранник, – Костя подтолкнул Володю к небольшому узенькому коридорчику, ведущему на кухню. Коридорчик был обит деревянной вагонкой – узкими гладкими рейками, ладно подогнанными друг к другу, обработанными морилкой и лаком, – сделан со вкусом, как, собственно, и вся эта квартира.
В кухне тоже много дерева – тонко распиленных горбылей, опаленных огнем паяльной лампы, покрытых бесцветным лаком. Кое-где из горбылей торчали черные кованые гвозди, на которых Валентина развесила разные украшения и утварь: маски, ложки да поварешки, «шанцевый инструмент» – щетки, половник, решетчатые подставки для посуды. Соединившись вместе, эти вроде бы совсем не соединяемые предметы – маска и поварешка – делали кухню уютной, теплой, обжитой.
У Володи Корнеева, едва он вошел в кухню, почему-то онемели губы – бывает такое состояние, немеют губы, ни раздвинуть их в улыбке, ни сжать, вялыми делаются, непослушными.
– Чего такой потерянный? – спросила Валентина.
В ответ тот лишь плечи приподнял. Валентина улыбнулась одними только глазами; свет их сделался ярким, резким, насмешливым – насмешливость всегда отрезвляет людей, как стылая колодезная вода, – спросила и будто гвоздь в стену вбила, попала в самую точку:
– Уж не влюбился ли? Может, помощь нужна? Либо совет, как лучше девушку окрутить, а? Ты не стесняйся, говори…
От этих вопросов у него даже испарина на ладонях появилась. Не знала, не ведала Валентина ничего, иначе не стала бы задавать такие