А мы с Трубецким остались встречать астраханских воевод и готовить ценности к перевозке.
* * *
Бывшего царицынского воеводу Унковского я сдал руководству Астрахани по описи — был один, один и ушел. Сам астраханский воевода князь Иван Семенович Прозоровский в Царицын решил не плыть, послал своего брата Михаила Семеновича и второго воеводу князя Семена Ивановича Львова. Встретившись со мной, они скисли, на вопросы о том, почему пропустили Разина и его казаков, отвечали уклончиво, а потому мне пришлось брать организацию местного управления на себя.
Теперь в Царицыне был новый воевода — Львов, который явно не был доволен тем, что его назначили в менее значимую крепость, чем Астрахань, где и на купцах можно было нажиться, и устроиться вполне по-человечески. Но спорить со мной он не рискнул, да и в целом за ту неделю, что мы провели вместе, показал себя знающим управленцем. Собственно, от него мне было нужно всего две вещи — наладить службу в крепости, чтобы надежно запереть переволоку от несанкционированного проникновения, и хоть как-то разобраться с пленными.
У казаков потери были серьезные, но в целом большинство из них не получило во время битвы ни царапины. Вот эти семь сотен Львов и должен был куда-то пристроить. Я вообще никакого совета ему дать не мог — просто не представлял, что с этим отрядом делать, Трубецкой выступал за каторгу в Сибири, то сбивался с мысли, когда ему задали вопрос — как эту толпу туда доставлять. В итоге Львов посоветовался с Прозоровским-младшим и принял поистине соломоново решение.
Мои сотники уже проделали какую-то работу по сортировке этого полона, так что мы знали, на ком из казаков много крови, а кто вообще весь поход махал вёслами. Вот последних выделили в отдельную группу, усадили на самые завалящие струги — и отправили вверх по Царице на Дон с наказом не возвращаться, а нести назначенную государем службу. Ну и деньжат им малость подкинули — чтобы было чем оплатить волок.
Оставшихся набралось около двух сотен. Там были и беглые стрельцы — этих Прозоровский сразу отделил, и его вид не сулил дезертирам ничего хорошего. Ну а прочие казаки как раз и отправлялись в сторону Сибири, причем через Волгу и Каму — там их должны были принять люди Строгановых и определить по заслугам. Но для этого надо было дождаться, пока из Астрахани приплывут дополнительные стрельцы, чтобы эти будущие каторжане не разбежались по дороге.
Ну а ещё я лично с Прозоровским обговорил судьбу «Орла» — и пообещал, что если по его вине флагам на мачтах этого фрегата будет нанесен хоть какой-то урон, то ему лучше самому перерезать себе горло, не дожидаясь, пока до него доберутся присланные мною люди. Он пообещал.
И на него же я свалил заботу о персах — им предстояло перезимовать в Астрахани, а уже потом отправиться по разоренным разинцами домам.
После этого мы с Трубецким и выступили в долгий поход обратно в Москву, который мне совсем не понравился. Холодные волны Волги, постоянные мели, которых не было раньше, голые, безжизненные берега… Я с удовольствием сходил на берег в крепостях, к которым мы приставали, и часто думал о том, чтобы взять коня и отправиться домой по кратчайшему пути. Правда, потом я понимал, что так оставлю князя одного наедине с Густавом Дорманном — а это могло привести к печальным последствиям.
Мне и так пришлось отбиваться от голландца, который предлагал самые разные варианты махинаций, которые теоретически могли нас озолотить — но с той же вероятности и обратить в прах всё, что мы нашли на стругах разинцев. Поэтому я просил Дорманна потерпеть до Москвы, где царские учетчики всё посмотрят, сочтут и отдадут нам нашу долю, в пределах которой мы сможем делать что угодно — хоть проигрывать в азартные игры, хоть выкидывать в Яузу. Но если мы займемся этим до Кремля, есть немалый шанс, что нас заподозрят в намерении обмануть царя — и последствия этого безумного поступка не мог предсказать даже я. Вернее, как раз я-то и не мог, а вот Трубецкой заранее тревожно потирал шею.
До ледостава на Волге мы успели дойти до Нижнего — и считали, что нам дико повезло. Там при помощи всё того же воеводы Нащокина, получившего от нас немного подарков, мы перегрузили наш груз на сани, а меня, князя и Дорманна в крытые возки — и двинулись на Москву. Получилось как бы не быстрее, чем по воде — и уже в середине ноября мы въехали в московские пределы.
В Кремль я, понятное дело, не поехал — свернул с Владимирской дороги у сельца Гиреево в сторону Черкизово в сопровождении Дорманна и под охраной оставшихся при мне пяти стремянных стрельцов уже через полчаса перебрался через замерзшую Яузу и подъехал к Преображенскому дворцу. Дорманна я отпустил — он хотел повидаться с дочерью и закрыть вопрос с долгом.
Ну а меня никто не встречал. Я поднялся по занесенному снегом крыльцу, вошел в сени — и лишь там обнаружил сразу обеих сестер Алексея и его тетку. А вот Симеона не было.
— Где брат? — спросил я.
Получилось слишком резко, но мне было плевать. Я даже пожалел, что оставил свой рупор на «Орле».
Тетка попятилась, за ней и остальные сделали пару шагов назад.
— Алёшенька, мы не хотели тебя волновать… — пискнула Евдокия.
— Где брат⁈
— Да жив он, жив, — Анна Михайловна подалась чуть вперед. — Занемог в сентябре, но сейчас уже чувствует себя хорошо… доктора его смотрели…
— Доктора⁈ Немцы⁈
Я огляделся, сделал пару шагов к лавке и тяжело бухнулся на неё. Эти курицы царского сана… я предупреждал их, чтобы если что — не вызывали никаких немецких докторов из Кремля. Я был уверен, что эти коновалы наверняка угробят мальчишку.
— Нет, Алёшенька, наши… но они ничего не делали! И мы все твои процедуры не отменяли…
Ох, господи, грехи мои тяжкие.
— Что с Симеоном? — я уперся взглядом в тетку.
— Да жив, жив, говорят же тебе! —