Так что посланная со мной в Преображенский дворец сотня стрельцов — это мои контакты с армией, которые нужно налаживать уже сейчас, пока военные не думают бунтовать, а верно служат батюшке моего нынешнего тела. Со мной отправятся и братья с сестрами — их поддержка тоже может понадобиться, особенно тогда, когда мне предстоит сменить Алексея Михайловича на троне русского царства. До смерти царя ещё восемь лет, но лучше раньше, чем никогда, а потом оказаться в настоящем безвоздушном пространстве и наедине с Нарышкиными, которыми всеми силами будут проталкивать своего Петра. Поэтому со мной едут и мои нынешние ближники — два Ивана и один Ерёмка. Пусть они постукивают своим родственникам, но в какой-то момент я поставлю их перед выбором и самолично определю степень их лояльность. Не сегодня и не завтра, а, может, через несколько лет — но это будет точно. И если за моей спиной будут стоять стрельцы с мушкетами, то этим ребятам придется ответить на мой вопрос честно и однозначно.
Ну и близость Немецкой слободы грела душу. Пусть швейцарец Жак Лефорт ещё слишком юн, он и в голландскую армию вступит чуть позже, года через три, а в Россию приедет незадолго до смерти Алексея Михайловича. Пусть Анна Монс, любовница моего царственного брата, ещё не родилась, хотя её родители, кажется, уже обживают тот домик, что сохранился до моего времени. Впрочем, в слободе наверняка найдется некоторое количество людей, согласных поучить великовозрастного царевича уму-разуму и через это получить мохнатую лапу в высших эшелонах русского государства. Ездить туда можно часто — плевое расстояние, даже по меркам семнадцатого века. К тому же эта слобода — настоящее окно в Европу, ведь до появления Петербурга-на-болотах ещё тридцать с лишним лет.
Ну и в первую очередь мне нужно просто выжить.
[1] XVII век действительно был веком стремительного развития науки. Ньютон открыл закон всемирного тяготения около 1666 года — правда, опубликовал его только через 20 лет, в 1687-м. Кроме того, тот же Ньютон долго ругался с Робертом Гуком, который сформулировал этот закон более четко, а становиться ещё одним участником ученого спора — не царевичево дело. Кстати, закон Бойля — Мариотта (произведение давления газа на его объём постоянно) тоже уже открыт. Гук, Бойль и Мариотт были членами Лондонского королевского общества, прообраза Академии наук, созданного в 1660 году. Паскаль умер в 1662-м, Ферма — в 1665-м, Декарт — в 1650-м, и их труды были известны современникам, так что и заслуги приписать себе не получится.
[2] Рембрандт, кстати, умер в октябре 1669-го, а свой «Ночной дожор» (вернее, «Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбюрга») он написал в 1642-м.
[3] «Максимы» и «Мемуары» Ларошфуко действительно были изданы в 1660-х, а вот со сказками герой поторопился — первую версию книги Перро выпустил только в 1697 году.
[4] Созданием славяно-греко-латинской академии озаботился только в 1680-х (то есть после смерти Симеона Полоцкого) его ученик и последователь печатник Сильвестр Медведев. Леонтий Филиппович Магницкий (автор «Арифметики Магницкого») родился в июне 1669 года. Сведения о его детстве очень разнятся — то ли сын крестьянина, то ли племянник архимандрита из Ниловой пустыни.
[5] Плотность серебра 10,5 кг/дм³, 20 кг влезут в ларец размером 10×10×20 см. 2000 рублей в серебряных копейках — это примерно 80 кг; вес одной копейки — 0,4 грамма.
Глава 6
Удел всему голова
Юрий Петрович Трубецкой мне понравился. В Преображенский дворец он прибыл на неделю позже остальной моей свиты, но сейчас время было такое, неспешное. Он зимовал в вотчине, в усадьбе Гребнево, где-то за современным мне Щелково, насколько я понял по его рассказу. Пока царь продиктовал свою волю, пока писцы всё оформили, пока отправили послание, пока сам Юрий Петрович собрался, пока доехал до Преображенского — дней десять как корова языком слизнула. [1]
Ему было всего двадцать пять лет, а Трубецкому-старшему он приходился внучатым племянником. В Смуту два брата оказались по разные стороны баррикад — Алексей Никитич поддержал законную власть, то есть помогал Минину и Пожарскому, потом присягнул избранному царю Михаилу Федоровичу, стал боярином, и, продравшись через недоверие окружающих, добрался до должности начальника приказа Большого дворца и вернул себе Трубецкое княжество. Кроме того, ему выделили бывшие годуновские палаты в самом Кремле — целый квартал между Никольской и Чудовской улицами, где обитало несколько сот дворовых слуг. Немалая сила в здешних условиях, если её применить по назначению. Но Трубецкому-старшему царь доверял, а тот платил ему буквально собачьей преданностью.
Второй брат Юрий Никитич оказался, как писал один поэт, не отцом, а сукою. Поддержал поляков, вместе с ними пережил московскую осаду и в 1612-м бежал в Польшу, где, в принципе, устроился неплохо, даже потомство оставил. Но один его сын умер бездетным; у второго родился сын, но этот сын очень быстро стал круглым сиротой, на владения которого начали разевать рот местные магнаты. Драться с ними за наследство вроде бы своей семьи русский Трубецкой не стал, внука двенадцати лет из Польши вывез и даже пристроил к делам в России. Юрий тогда был хоть и мал, но соображение уже имел — он быстро понял, какой ему выпал шанс, выучил русский язык, получил чин стольника, даже возглавлял первую сотню царских стольников на различных мероприятиях и уже вплотную подошел к тому, чтобы и самому стать боярином. Ещё он считался специалистом по Малороссии. Я был уверен, что его назначение ко мне — это такая проверка со стороны царя перед окончательным решением дальнейшей судьбы молодого князя.
Едва соскочив с коня и бросив поводья слуге, Юрий Петрович глубоко мне поклонился, а после полагающихся случаю приветствий, спросил:
— Царевич, для какой надобности меня отправили сюда?
* * *
Вопрос был закономерный. На месте Трубецкого я бы тоже хотел знать, почему царь выдернул меня из моего дома и заставил ехать ублажать одного из царевичей. Да, этот царевич вроде уже официально объявлен наследником, иногда сидит в Боярской думе, но для члена царской свиты это выглядело если не опалой, то очень близко к тому. Тем более что хоть местничество