«Я был счастлив (в сражениях. — Авт.), потому что повелевал счастьем», — еще десять лет назад писал Александр Васильевич Потемкину. Но кто станет прислушиваться к словам старого чудака!
Прага была последней надеждой варшавян, последним оплотом революции. В ней размещался 20-тысячный гарнизон и многочисленная артиллерия. Варшава уже выдержала долгую осаду пруссаков и теперь готовилась отразить новую угрозу. Имя Суворова значило, конечно, очень много, но, с другой стороны, поляки видели, что возможности русской армии довольно ограничены. Осаждать город было поздно по погодным условиям, к тому же у Суворова не было осадной артиллерии; для блокады русские войска были чересчур малочисленны.
Силы Суворова после соединения 19 октября с Дерфельденом составляли 25 тысяч человек и 86 полевых орудий, но решение о штурме Праги Александр Васильевич принял еще раньше. Он не шутя собирался выполнить некогда оброненное им замечание, что он закончил бы войну в Польше за 40 дней.
Казачьи пикеты появились у стен Варшавы уже 18-го. Маяки вокруг города дали знать о приближении русских, в городе поднялась тревога. К Суворову были отправлены три посланника: первый от имени короля просил выдать захваченного под Кобылкой раненого генерала Бышевского — эту просьбу Александр Васильевич охотно выполнил; второй оказался врачом, которого Верховный совет прислал для лечения Костюшко — его Суворов отослал назад, так как Костюшко уже был отправлен в Петербург; третий передал требование начальника гарнизона генерала Зайончека возвратить захваченный у Костюшко обоз, причем это требование было сделано с какой-то непонятной заносчивостью. Задетый Суворов в ответной записке указал на неуместность кичливости по отношению к России и русским и уведомил, что впредь он примет только послания, в которых будет говориться о раскаянии и забвении прошлого.
22 октября Суворов закончил приготовления к штурму. Войска тремя колоннами были придвинуты к Праге и встали лагерями. Корпус Суворова (под формальным командованием П. Потемкина) занимал центр, Дерфельден — правый фланг, Ферзен — левый. Около полуночи войска начали возводить батареи, которые были закончены к пяти часам утра — эти приготовления к осаде должны были замаскировать подготовку штурма. Утром батареи открыли огонь по городу. Одновременно войска были оповещены, что штурм назначен в ночь на 24 октября.
23-го Суворов доносил Румянцеву: «Мы времени даром терять не будем, но жаль, что уже глубокая осень». Прусские и австрийские войска не оказывали никакого содействия русским, чтобы отрезать Варшаву от подвоза продовольствия и подкреплений. В Праге поспешно заканчивали систему укреплений, задуманную еще Костюшко. Правда, новый польский главнокомандующий Вавржецкий, принявший эту должность, по его словам, «с отвращением», выступал против того, чтобы оборонять эти укрепления, говоря, что Прага погубит Варшаву. Но авторитет Костюшко был слишком велик, и работы продолжались. Король лично посещал строительство, однако его приезды не вызывали энтузиазма. В городе было много сторонников якобинцев и его даже подвергали оскорблениям. Так, одна женщина в лицо посоветовала ему для успеха дела не принимать в нем участия, так как все его начинания имеют дурной конец. Все же закончить работы к началу штурма поляки не успели, так как они были задуманы Костюшко в слишком большом объеме. Безрезультатно окончилась и попытка Вавржецкого оттянуть время, вступив с Суворовым в переговоры.
Вечером 23 октября полкам был зачитан приказ Суворова: строиться в колонны поротно, справа идут люди с шанцевым инструментом. Идти в тишине; подойдя к укреплениям, быстро кидаться вперед, бросать в ров фашинник, приставлять лестницы, а стрелкам бить неприятеля по головам. Лезть шибко, пара за парой, товарищу обгонять товарища; коли коротка лестница — штык в вал и лезть по нему другой, третий. Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, храбро, по-русски. От начальников не отставать, в дома не забегать, просящих пощады щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не трогать. Кого убьют — царствие небесное; живым — слава, слава, слава! Офицерам, кроме того, предписывалось окружать поляков конницей и сначала кричать: «Згода, пардон, отруц брон («бросай оружие»)»; тому, кто послушается, давать свободу и снабжать паспортами, прочих бить, как сказано.
Прага, обширное предместье Варшавы на правом берегу Вислы, соединялась с Варшавой длинным мостом и была населена почти исключительно евреями. Перед мостом возвышались небольшие укрепления, сама Прага была обнесена земляным валом и в версте от него — ретрашементом[60], усиленным волчьими ямами. Между валом и ретрашементом располагался лагерь польских войск. Внешние укрепления образовывали прямой угол, начиная от Вислы. На укреплениях стояло около 100 орудий, их могли поддержать батареи с другого берега. Для 25-тысячной штурмующей армии, треть которой состояла из кавалерии, Прагу можно было считать неприступной. Но так не считали прежде всего многие среди самих поляков. Близкий конец революции ощущался всеми, и гарнизон таял от дезертирства. Только в день перед штурмом к русским перебежало около 100 человек.
Армия была разделена на семь штурмующих колонн: четыре колонны (две Дерфельдена и две П. Потемкина) наступали с севера, три колонны Ферзена — с востока. При каждой колонне находилось 128 стрелков, 472 рабочих и 30 человек с шанцевым инструментом.
Наступила ночь, мглистая и темная, но тихая. В русских лагерях горели огни, солдаты молились. В два часа ночи снялась с места седьмая колонна, которая стояла дальше от Праги; в три часа — остальные. Войска встали на позиции в гробовой тишине, ожидая сигнальной ракеты. Она взвилась в небо в пять часов, и колонны ускоренным шагом двинулись на штурм. Солдаты вспоминали резню русских в Варшаве и, несмотря на суворовский приказ, переговаривались между собой: «Смотри, братцы, никому пощады».
Поляки ожидали нападения по какому-то ложному сообщению несколькими днями позже. В то время, как русские войска выходили на позиции, в польском штабе шло препирательство между Вавржецким и Зайончеком. Первый настаивал на том, что нужно отвести войска из города и капитулировать, второй возражал, что, даст Бог, русские найдут здесь свою могилу. За этим спором их застали первые выстрелы. Генералы немедленно разъехались на линии обороны.
Первые две колонны Дерфельдена, состоящие из измаильских ветеранов, накрыли волчьи ямы плетнями, закидали ров фашинником и полезли на вал. На этом участке оборону возглавлял генерал Ясинский, заявлявший, что он вернется в Варшаву или победителем, или мертвым. Он сдержал свое обещание: задав русским жару, он пал с саблей в руке. Остатки его отряда отступили.
Третья и четвертая колонны (Исленьева и Буксгевдена) долго шли по зыбучему песку; от усталости солдаты побросали плетни и через волчьи ямы перебирались с помощью лестниц. Когда они