Правили артиллерийским обозом сами же артиллеристы. Одетые в мундиры синего цвета с красными обшлагами и с черными киверами на головах, конные канониры держали себя не менее гордо, чем гусары, понимая свое привилегированное положение «богов войны», которые легко могут, быстро развернув свою батарею, нанести неприятельской пехоте и кавалерии чудовищные потери. Они считали себя самым главным родом войск, поскольку даже сам Наполеон получил военное образование артиллериста. И они не ведали страха, даже когда приходилось противостоять вражеской артиллерии больших калибров, будучи обученными дерзко маневрировать, используя особенности местности, и вести огонь с большей скорострельностью, чем противник. То была самая настоящая мобильная артиллерия, предназначенная для быстрого перемещения и концентрации огня на нужном участке сражения. Уверенные в себе, французские артиллеристы в тот день даже не подозревали, что возле самого монастыря их поджидает смертельная ловушка.
Поскольку наличие какой-либо серьезной опасности на дороге до своего штаба французы не предполагали, к разведке они отнеслись халатно. Тем более, они не думали о том, что вместо штаба своего полка, обнаружат в чумном монастыре вражеский гарнизон. Потому первые выстрелы, прозвучавшие со старых стен в сторону их колонны, оказались для французов полной неожиданностью. И гусары авангарда заметались под точным огнем наших гвардейцев, стрелков Аустерлица, которые намеревались еще раз отомстить французам за поражение русской армии в том сражении.
Первый залп от монастыря являлся сигналом к бою. И, едва он прозвучал, как из своей лесной засады выскочили на врагов кавалеристы поручика Дорохова, ударив сходу в хвост колонны, где ехали конные канониры. А в заметавшихся под огнем гусар в это время стреляли еще и семеновцы, засевшие на заброшенном кладбище. Получив три удара по своей колонне с разных сторон почти одновременно, французские гусары не сразу организовали сопротивление. А многие артиллеристы, ошеломленные наскоком всадников Дорохова, полегли от первых же выстрелов, сделанных русскими драгунами почти в упор из пистолетов, когда они поравнялись с пушками и повозками канониров.
Всего артиллеристов оказалось чуть больше шестидесяти — на каждую пушку, примерно, по десять человек обслуги. И отважные рубаки Дорохова быстро уполовинили их количество, успев до того, как гусары развернулись из центра обозной колонны, пытаясь контратаковать по обочинам узкой дороги, двигаясь в обратном направлении мимо вставших телег. Устраивая засаду, поручик не случайно выбрал место таким образом, чтобы хвост колонны был бы на открытой местности, в то время, как ее голова оказалась зажатой между двумя участками старого кладбища, рассеченного пополам узкой дорогой. Густой ельник, разросшийся между могильных оград, создавал по обеим сторонам препятствия, практически непреодолимые для лошадей. Потому гусарам, чтобы объехать собственные обозные телеги и прийти на помощь артиллеристам, оставалось слишком мало места. И они были вынуждены протискиваться по одному, попадая под фланговый огонь, который вели семеновцы из засад среди могил. А в это время, когда гусарский эскадрон, попавший под огонь с двух сторон на узком дорожном участке, сбился в кучу, не имея возможности рассредоточиться и попав под град пуль, летящих и с монастырских стен, и с кладбища, наши драгуны накинулись на оставшихся артиллеристов с саблями, быстро порубив многих из них.
Стремительное нападение на хвост колонны французских канониров было не только храбрым маневром, но и продуманной тактической уловкой. Дорохов заранее предвидел, что именно здесь, в этом узком проходе между могилами, гусары не смогут развернуться, и потому его собственные кавалеристы сумеют нанести неприятелю сокрушительный урон. Отдавая приказы и одновременно трофейным палашом поражая вражеских артиллеристов, Федор ощущал, что настал момент, когда судьба сражения может повернуться в любую сторону. Но, его глаза горели решимостью. Поручик надеялся, что каждый из всадников его отряда, лихо выскочивших из засады и набросившихся на французов с остервенением, понимал, насколько сейчас важно действовать беспощадно, чтобы не дать врагам шансов опомниться и привести хоть одну пушку из походного положения в положение для стрельбы.
Французские гусары, ошеломленные внезапностью нападения, не успевали толком организовать защиту. Их лица, искаженные ужасом, были полны недоумения — как же так произошло? Они, привыкшие к победам, не могли поверить, что в этот холодный зимний день их колонна окажется в ловушке возле того самого места, где должен находится штаб полка. Я наблюдал за метанием неприятеля, зажатого на дороге и попавшего под наш огонь, с холодным спокойствием. С высоты монастырской башни я хорошо видел, как семеновцы, скрывшиеся среди могил, наносили урон супостатам, метко стреляя. И стрельба их была более частой, чем обычно, поскольку, ради достижения скорострельности в первые же минуты боя, когда противник еще не опомнился, я снова выдал всем нашим стрелкам по три заряженных ружья, повторив свою же уловку, которую уже применил раньше в бою возле рудника. И это возымело действие. Пули семеновцев, словно злые смертоносные пчелы, жалили французских гусар в то время, как они, застряв на дороге, не имели никакой возможности добраться до наших стрелков, засевших за укрытиями из могильных камней и ельника.
Поскольку гусары, зажатые сзади своими собственными обозными телегами, а спереди упершиеся в нашу предвратную баррикаду из поваленных деревьев, в своих тщетных попытках развернуться сбивались в кучу, то почти каждый выстрел получался метким, нанося урон всаднику или коню. Погибая в узостях, расстреливаемые и с кладбища, и со стен монастыря, и из-за баррикады возле ворот, гусары, пытаясь вырваться из ловушки, давили конями друг друга. Воздух наполнился диким ржанием погибающих лошадей, воплями раненых людей и французскими ругательствами.
Но, исход боя все же висел на волоске. Ведь, если бы французы смогли задействовать хоть одну из своих пушек, то победа могла достаться им. И в тот момент все зависело от русских драгун, которые делали все возможное, чтобы не позволить этого противнику. Их сабли сверкали сталью под холодными лучами морозного солнца, и горячая кровь, брызгавшая из ран, парила, смешиваясь с морозным воздухом. А тела павших создавали на фоне белоснежного снега зловещую картину побоища.
Сражение продолжалось, и каждый его момент был наполнен болью и смертью. Я видел сверху, как погибают и наши. Под древними стенами развернулась битва, где каждое движение, каждый выстрел и каждый удар саблей становились частью какой-то новой военной истории, написанной кровью, мужеством и жертвенностью русских солдат. Но, несмотря на весь ужас