И поручик выдал иные команды:
— В колонну по два становись! По дороге на соединение с нашей пехотой рысью марш! С дороги не съезжать!
И через несколько минут драгуны и стрелки Семеновского полка уже обнимались друг с другом, словно родные братья, радуясь еще одной победе. А французов, которые не потонули в болоте, брали в плен, собирая в колонну на дороге посередине болота, ставшего могилой для многих из их товарищей.
Конвоируя новую партию пленных французов, и неся своих раненых на растянутых шинелях, мы так и вошли в наш бивак при чумном монастыре. А там по-прежнему горели костры, возле которых бродили наши конвойные, оставленные присматривать за теми пленниками, которых мы захватили еще раньше. Я в глубине души опасался, что взятые в плен французы могут попытаться устроить бунт, осознав отсутствие наших основных сил, связанных боем. Но, они не решились на это, мирно греясь возле огня и завтракая кашей из походных котелков.
Вокруг наших солдат царила атмосфера воодушевления. Радостные, что остались живы и одолели супостатов, бойцы весело гоготали, смеясь шуткам друг друга. Они торопились к кострам, которые горели, распространяя тепло в холодном воздухе зимнего утра. А конвойные, оставленные присматривать за пленниками, уже сделали свое дело, не допустив мятежа со стороны пленных французов. И теперь, когда основные силы нашего отряда вернулись в лагерь, конвоиры сдавали посты, устраиваясь возле огня, чтобы согреться и подкрепиться.
Я тоже расслабился, потому что все это время знал, насколько мы были уязвимы, организуй французы сопротивление среди пленных. Ведь надежда на легкую победу над немногочисленными конвоирами всегда может толкнуть пленников на отчаянный шаг. Но, к моему удивлению, они не стали организовывать сопротивление. И их спокойствие было для меня загадкой, поскольку сам я, попав в подобное положение, с самой первой минуты искал возможность поскорее сбежать из плена.
Я окинул взглядом группу новых французских пленников, которые, несмотря на свои приключения в болоте и унижение поражением, тоже казались спокойными и даже довольными, почувствовав тепло, исходящее от огня и запах пищи. Они сидели на бревнах, обсыхая после недавнего купания в ледяной воде, мирно греясь возле огня и завтракая нашей кашей из походных котелков. В их лицах не было ни ярости, ни страха — только усталость и недоумение от того, что все так для них обернулось. Но, они не роптали.
На этой войне в плен сдавались достаточно легко и без особых угрызений совести, полагаясь на то, что наши императоры, ведущие войну друг с другом, обязательно договорятся об обмене пленниками, поскольку, в сущности, кормить чужих людей, которыми являлись военнопленные, никто долго не собирался. Да и войны в 1805 году все еще велись императорами друг с другом по старинным правилам чести. Это простые солдаты противоборствующих армий могли применять друг против друга любые приемы, даже и вовсе бесчестные, придумывая изощренные военные хитрости ради обмана противника, выпуская друг другу кишки штыками и расстреливая врагов в упор. А императоры, они, разумеется, совсем не такие, как обычные люди. Они выше всей этой грязи. И они обязательно позаботятся о судьбах пленных, как и подобает настоящим рыцарям. Во всяком случае, простые солдаты охотно верили в такие добрые сказки, которые давали им надежду на лучшее.
Я подошел к башне, внутри которой располагались пленные французские офицеры. Их поместили туда после допроса, а внутри развели большой костер, согревавший пленников всю ночь. И до сих пор большинство офицеров спали вокруг огня. Время было еще очень раннее, а выстрелы, доносившиеся до этого со стороны болота довольно долго, не послужили весомым поводом для большинства, чтобы просыпаться. За время войны офицеры вполне притерпелись к подобным звукам. И потому они продолжали спать.
Не спал лишь один, высокий и худощавый штабной капитан с резкими чертами лица бывалого вояки, которого звали Франсуа Гонзак. Я внимательно посмотрел на него, и он спокойно встретил мой взгляд. В его глазах не было ненависти — только усталость и печаль. Это был сейчас не столько враг, сколько обыкновенный человек, который переживал свои страдания пленника. Ведь, попадая в плен, каждый из нас, независимо от стороны, становится жертвой этой безжалостной игры сильных мира сего с названием «война».
— Почему вы не воспользовались отличной возможностью для бунта? — спросил я француза прямо.
Гонзак просто пожал плечами, ответив мне тихо, но с каким-то философским подтекстом, проговорив с грустной улыбкой:
— Война — это не только бой, это также время, когда мы учимся смирению, когда мы понимаем, что жизнь может быть жестокой, но и прекрасной в своей простоте. Война учит нас ценить жизнь. И еще она учит нас, офицеров, правилам чести. И, не постигнув этого, легко можно потерять свою собственную человечность в бездне жестокости. Считайте, что мы еще не потеряли человечность и следуем правилам чести. Раз мы сдались, значит, бунтовать не имеем права.
Я вернулся к своим солдатам, размышляя о том, как этот Гонзак ловко выкрутился, сославшись на неписанные правила чести. Легко, конечно, прикрыть ими свою собственную трусость и нерешительность. Но, что-то в словах его все-таки было. Вокруг нас бушевала война, но здесь, у костров в этом чумном монастыре, мы все были все же просто людьми, связанными этой войной, которая столкнула нас друг с другом. И, возможно, именно в этом и заключалась настоящая сила правил чести — в способности видеть во враге такого же человека, поставленного в точно такое же положение воина, вынужденного воевать, только по другую сторону фронта.
Я присел у костра рядом с Дороховым, чувствуя, как тепло проникает в каждую клеточку тела, и как это ощущение обманчиво успокаивает, словно и нет вокруг никакой войны. Впрочем, ощущение уюта было обманчивым. Перекусив кашей, я вспомнил о собственных раненых, о том, как они страдают. И, быстро закончив есть, пошел оказывать им помощь. Едва лишь мы с поручиком осознали, что окончательная победа над остатками полка конных егерей одержана, как я приказал отправить гонцов к старому руднику с приказом австрийцам побыстрее выдвигаться оттуда к монастырю вместе с остатками нашего обоза. И вскоре они начали подтягиваться в наш монастырский лагерь.
А еще через какое-то время я вместе с Владом уже занялся привычным