Иной характеристики она и не могла дать, только такую, с восторженно звенящими нотками в голосе.
Помолчав еще немного и поразмышляв под прикрытием молчания, она добавила несколько добрых слов в адрес новых хозяев Рыжика, Грея и Майки, широким взмахом руки растолкала их по воздуху, будто воробьев – каждое словечко на свой отдельный шесток в пространстве и произнесла задумчиво:
– А вообще-то собаки лучше людей.
Факт, что Марина согласилась отпустить нашу домашнюю свору на сторону, родило в душе облегчение: наконец-то она избавится от своих хронических синяков, царапин, ободранностей, ушибов и вообще отойдет от стенки, на которой висит если не топор, не меч, но пара лопат с наточенными лезвиями – точно.
Перед сном Марина сходила в вольер поговорить с собаками и, может быть, даже проститься с ними, – пробыла у них недолго, и не потому, что на улице было холодно и ветрено, и комары летали такие, что могли запросто сбить с ног человека, – совсем по иной причине…
Реакция ее была понятна, как понятно и то, почему ее глаза наполнились слезами… Марина попрощалась с собаками – это все, конец, финита, теперь дружная тройка будет служить другим людям, а в нашем доме останется только память о них.
Я хотел что-то сказать Марине, успокоить ее, подбодрить, но она энергично, как-то по-детсадовски, замахала сразу двумя руками, сдула с носа пристрявшую слезу и ушла к себе. За ней, словно бы чувствуя перемены, которые должны произойти очень скоро, потянулась кошачья колония: первым бело-рыжий, с барской поступью, Филимон, следом – прыткая, со светящимися зелеными глазами Бася, последней – гибкая, неторопливая, заметно постаревшая белая кошка Шуня… Шуша. В общем, все правильно, втроем они быстро приведут хозяйку в норму.
Все, собаки проведут у нас последнюю ночь, завтра в поселок прикатит ухоженный «жигуленок» пожилого человека, этакий маленький ковчег современного Ноя, и увезет трех переселенцев…
Останется только залечить Маринины ушибы, порезы, царапины, покусы, содранности, вывихи, синяки, прочие раны, полученные благодаря любимым питомцам, и все – можно будет больше не думать о поликлиниках, травмопунктах и больницах… С мыслью этой, легкой и светлой, я и улегся спать.
Утро наступило солнечное, теплое, с редкими золотистыми прожилками облаков, растянутыми по всему небу, неторопливо ползущими с запада на восток, и задорным теньканьем синиц. День обещал быть хорошим, может быть, даже жарким. На соседней усадьбе, где проживал процветающий деятель от рекламы, неожиданно заработал пулемет с непотребно дурным голосом: это включил машинку по сбору палых листьев слуга рекламщика, приехавший сюда на заработки из одной сливово-яблочной республики, упивался теперь заморской техникой и общением с ней…
У себя дома, плавая среди слив и вишенья, он все делал вручную, уставал от такой работы, лениво матерился и обязательно устраивался передохнуть где-нибудь под кустом крыжовника, а здесь попал в иной мир, где техника могла самостоятельно собирать палые листья, обрамлять кроны деревьев прической «Я у мамы дурочка» и при желании даже чесать ему пятки… Достаточно было только воткнуть вилку в штепсель.
Грохот от любителя сливового варенья и его машинки стоял такой, что самолеты, взлетающие с бетонки Внуковского аэропорта, поспешно сворачивали в сторону: звук плодово-огородного механизма был сильнее иссушающего рева воздушных судов, международные лайнеры пугались неведомого чудовища, заглатывающего палые листья.
Впрочем, одну штуку он соблюдал неукоснительно: сеансы отпугивания самолетов, которые уже явно начали учитывать в своей работе диспетчеры Внуковского аэропорта, устраивал лишь, когда в поместье не было хозяина (тот жил на несколько домов, один из которых находился в Лондоне), мигом затихал, едва тот, побуркивая под нос какую-нибудь песенку, появлялся в поместье. Хозяина сливоед побаивался – может вытолкать взашей за ворота и куда тогда денется любитель хрустящих яблок с нежной кожурой?
Услышав звук агрегата, от которого через несколько минут начинали ныть зубы, Марина невольно морщилась: зубодробительный пулеметный стук достал почти всех, даже белок. Белки, которых мы подкармливали уже несколько лет, перестали приходить к нам, едва сливоед начал регулярно включать свой бесовский агрегат.
…Вчерашние гости приехали заранее и уже минут двадцать сидели в старом ухоженном жигуленке, приткнутом одной стороной к металлической оградке, за которой начиналась цветочная галерея, успешно посаженная и воспитанная одним именитым прозаиком.
Увидев нас с Мариной, будущие владельцы собак, сделавшихся нам родными, поспешно выскочили из жигуленка. Улыбки что у него, что у нее были от уха до уха. Марина окинула супругов с головы до ног острым взором, – это был прощальный взгляд, – и произнесла сухо, словно бы горло ей запорошило пылью:
– Что ж, пошли в вольеру, – сказала она, произнеся слово «вольер» на старинный дворянский лад – «вольера».
Супруги обрадованно заспешили, обгоняя Марину, заговорили оживленно, обсуждая меню первого обеда собак на новом месте… Судя по тому, что они говорили, по выражению их голосов было понятно, что собакам будет у них неплохо, хозяева не обидят, не обделят вкусным куском, будут лелеять, на ночь рассказывать сказки, вовремя водить на прием ко врачу и ударами колотушки по кожаному боку барабана отгонять от поместья диких зверей.
Марина опустила голову и неожиданно обиженно, будто школьница, у которой в дневнике появилась внеочередная двойка, шмыгнула носом.
Сегодня она прихрамывала на правую ногу – вчера темным вечером на прогулке Рыжик, увидев в лесу какого-то хомяка, рванул за ним с такой силой, что Марина едва не обвилась вокруг сухой, с ободранной кожурой елки, до крови разбила себе колено… После этого могло случиться так, что она не захочет уже никогда видеть наших собак – ни рыжего бегемота, ни распространителя ароматов Серого, ни Майку с ее африканским хвостом-опахалом.
Но по мере того, как мы подходили к вольере, прихрамывающая походка Марины выпрямлялась, делалась уверенной, упругой, даже жесткой, на ходу Марина поднимала голову. Это было преображение…
Я понял, что сейчас произойдет, и заранее жалел Марину, опасался ее обычного упрямства и все-таки до конца не верил, что она сейчас совершит то, что решила совершить.
Увы, Марина была верна себе. Когда до вольеры оставалось пройти метров тридцать, она вдруг остановилась, словно бы налетела на забор, и скомандовала резким, внезапно осипшим голосом:
– Стоп!
Супруги, на лицах которых обозначившись один раз, продолжала расцветать счастливая улыбка, остановились с недоуменным видом… Посмотрели на Марину и глаза их сделались жалобными.
Супруги пытались