Несмотря на то, что я был, мягко говоря, не в состоянии адекватно воспринимать смысл сказанного, я ловил каждое ее слово, словно воздух, и когда Аманра, вдруг замолкла, начал задыхаться:
– Я… я не понимаю…
– Я сама не знаю, как во мне оказалась эта живая дрянь. Возможно, во время экспериментов по выведению сыворотки… Так или иначе, именно минн не дал мне умереть после удара Батула… – в этом месте Аверре негромко всхлипнул, но на него никто не обратил внимания. – Я пролежала без сознания на дне леса несколько бессчетных дней, и ни один хищник не попытался за это время ко мне прикоснуться. Пока я находилась в этом состоянии, с моим организмом происходили необратимые изменения, поверить в которые я, придя в себя, поначалу не могла. Думаю, все закончилось бы гораздо проще, не сумей я подчинить безостановочно разраставшийся минн своей воле и таким образом купировать его. Но лучше бы я умерла.
– Нет, – нервно выдохнул я и, не соображая больше ничего, бросился к ведьме и обнял. – Мама!
Слезы брызнули из глаз фонтаном, стоило только ее рукам сомкнуться на моей спине. Тоска по материнской любви, застаревшая боль ранней потери и ощущение вечного и темного одиночества хлынули волной наружу. И ни холод ее тела, ни прелый запах минна, ни даже чужеродная возня под шалями не могли оттолкнуть меня от того, что осталось от моей матери.
Я не возьмусь сказать, сколько времени мы простояли так, обнявшись. Может, с минуту, может, целый час, но все это время мама продолжала тихо баюкать меня в своих объятьях, шепча слова утешения.
– Сет, я так виновата. Так виновата перед тобой…
А я качал головой, уверяя, что это не так.
– Прости меня за то, что выбрала его, когда должна была остаться с тобой. Прости, что не дала тебе всего, что должен получить любой ребенок от матери. И за Бавкиду прости тоже. Но, самое главное, я очень прошу тебя простить меня за то, что по моей вине ты стал таким… Ведь я знала… знала, что ты не был, как другие дети. Я знала о той особой связи, что присутствовала между нами с самого твоего рождения, и боялась ее. Я думала, мой уход разорвет ее, но даже не предполагала, что это настолько травмирует твою душу…
Я чуть отстранился и, заглянув ей в глаза, шепнул:
– Я никогда не умел обвинять кого-то в том, что со мной происходило и теперь не собираюсь этого делать. Я понимаю, о чем ты говоришь, но тут вина только одного человека – моя. Когда ты улетела, я был слишком мал, чтобы понимать что-либо, но став взрослым, сам сделал себя таким, каким ты меня теперь видишь. Потому что так было удобно, потому что мне так было легче.
– Но если бы я не…
– Никто не знает, что было бы тогда, – оборвал я маму прежде, чем она успела взвалить на себя еще больше вины. – Возможно, сильная привязанность к тебе только все усложнила бы, так что, может быть, оно даже и к лучшему, что ты ее разорвала. Зато вот кого следовало бы обвинять в том, что ты не вернулась обратно. – Я выпутался из маминых объятий, отступил и перевел полный ненависти взгляд на наставника. – Вот, кто действительно виноват во всем, что с нами произошло!
Слезы Аверре высохли и он, успев подняться на ноги, с жадностью вслушивался в наш диалог. Наставник уже целиком держал себя в руках, встретив мое обвинение в прежней аристократически-надменной манере:
– Все было бы намного проще, не окажись ваше общее упрямство столь непрошибаемым.
– А ты не считаешь, что эти же слова можно отнести и к тебе? – спросила мама.
Аверре ненадолго задумался, а потом объявил:
– Пожалуй. Но как, скажи мне, должен я поступать, когда точно знаю, что моя судьба связана с этой Иглой? Ты, Сол, лучше, чем кто-либо понимаешь, сколь много в своей жизни я отдал за то, чтобы, наконец, найти ее. Что стоило тебе перестать противиться и сделать так, как я просил? Зачем было непременно вмешиваться в мои планы, когда я для того и хранил все это в тайне, лишь бы не навредить тебе?
Лицо мамы исказило презрение:
– Если ты этого до сих пор не понимаешь, тогда я не вижу смысла объяснять что-либо вообще. Ты живешь одной лишь мыслью о непостижимом могуществе, да только не о благе лейров думаешь, а о своем! История знает немало лейров, чьи амбиции послужили причиной ужасных трагедий. Ты не ведаешь, какие цели преследовали те, кто создал Иглу, но если даже они упрятали творение рук своих так глубоко, то не нам им пользоваться! А если уж и решаться на поиски, то только по одной причине – чтобы навсегда уничтожить!
Мы все еще стояли втроем друг напротив друга, совершенно забыв о тех, кто в эту минуту также присутствовал на прогалине. Ни на Занди, ни на Эйтн, которую он неизвестно почему не пожелал оставить в более безопасном Мероэ, я не оборачивался, только улавливал легкие эманации силы, веявшие на нас со стороны пещеры. Я и мама смотрели в лицо Аверре, следя за тем, как выражение вины за все причиненное им зло меняется на совершенно невыразительную мину.
– Значит, только поэтому ты сейчас здесь? – с некоторой долей грусти спросил он ее и, не дожидаясь ответа, перевел взгляд на Эйтн: – И ты, стало быть, теперь с нею согласна, не так ли, дорогая?
Я обернулся, только теперь увидев оружие в опущенных руках леди Аверре. Она холодно проговорила:
– Ты, как и я сама, доказал, что не достоин обладать настолько мощной вещью, дядя. Потакая своим желаниям, ты уже разрушаешь все, к чему прикасаешься. Что будет, если к тебе попадет Игла? Уж пусть лучше ее уничтожат – с этим я как-нибудь смирюсь.
– Что ж, – начал Аверре, с трудом, как мне показалось, сдерживая хитрую улыбку, – из вас вышла недурная команда, хоть и неожиданная. И, все-таки, я до сих пор задаюсь вопросом: с чего вы взяли, будто я позволю вам вот