Мать переглянулась с отцом, уж больно знаком показался голос Бабайки, точь-в-точь голос соседа Сидора Перепелкина.
— Дети, пойдём в дом, а папа тут сам с Бабайкой разберётся, — тёплые мамины ладошки развернули детей по направлению к дому. — Идемте, мои храбрые герои, я вас чаем с конфетами угощу.
— Дык поздно уже и для зубов вредно, — солидно ответил Петька.
Он и в самом деле ощущал себя героем, радость переполняла детскую грудь — не струсил, выдержал. Поймал Бабайку, наказал даже немного. Пусть вовсе и не Бабайка это была, а вороватый сосед, но всё равно — защитил своё!
— Идите, идите. Сегодня можно, — улыбнулся отец и поднял с земли черенок для лопаты. — А я пока проучу эту Бабайку, чтобы знал, как чужие цветы по ночам тырить.
— Ме-е-е, — донеслось из ямы, затем удар и крик боли.
— Ого, да наш Пантелеймон уже вовсю наказывает его. Может, оставить их до утра? — засмеялся папа. Из ямы послышался скулёж и ещё один удар. Отец покряхтел и пошёл за лестницей. — Стой спокойно, Бабайка, а то болтать нечем будет, а мне ещё надо зубы у тебя пересчитать.
Маша и Петька напились душистого чаю с мятой, послушали, как во дворе папа наказывает Бабайку (там раздавался мат и гулкие удары), и отправились спать.
Войдя в комнату, дети остановились на пороге — в комнате пахло свежей землёй и гнилыми яблоками. Дверца шкафа была приоткрыта. Стул валялся на полу.
— Ну, чего встали? — донёсся сзади голос мамы.
— Мам, мы не того поймали, — прошептала Маша. — К нам опять приходил Бабайка.
— Да с чего вы взяли? И чем у вас таким пахнет? — мама встала за спиной ребят.
— Так всегда пахнет, когда он приходит, — ответил Петька.
Маша взвизгнула и показала рукой на свою кровать. На груди у медвежонка Серёжки сидела большая лягушка. Её чёрные буркалы смотрели на вошедших людей. Петька вспомнил, как похожие бездушные глаза пялились на него в ТУ ночь.
— Так вот куда ты постоянно сбегаешь, — всплеснула руками мама. — Дети, не пугайтесь, пару таких квакш я держу в молоке, да вот одна лягушка-путешественница постоянно куда-то пропадает. Как она попадает к вам? Ага, так и есть, крысы прогрызли к вам вход в шкафу, вот она и пролезает. Завтра же отец заделает дыру, и поедем кота выбирать, а сейчас спать-спать-спать. Умнички вы мои… герои!
Мама унесла лягушку из комнаты и потом уложила детей, поцеловала каждого в лобик.
— Маш, а всё-таки мы в самом деле герои, — шепнул засыпающий Петька. — Такого Бабайку поймали! А когда я ему ножик в попу воткнул, то думал, что лезвие поломается. Какие мы всё-таки молодцы!
— Ага, а когда вырастем, тогда ещё и с Кризисом справимся, — пробормотала Маша и крепче прижала к себе медвежонка Серёжку.
Крики на улице стихли. Отец пришёл и заскрипел пружинами за стеной. Удмурт тоже успокоился и перестал лаять, ночной воздух наполнился скрежетом сверчков. Воцарилась тишина…
Серебристый лунный луч скользнул по Машиной подушке и задержался на оторванной голове плюшевого мишки. Из округлого шара вылезла грязная вата, туловище лежало неподалёку, разорванное на мелкие кусочки.
Под кроватью Петьки тихо дзинькнуло, словно кто-то сдвинул в сторону игрушечный автомобиль. В комнате усилился запах гнилых яблок и свежевскопанной земли…
Глава 3
У нормальных людей утро начинается с трели звонка будильника, кофе и яичницы или каши. У меня же утро началось с привычной перепалки Чопли и Маринки. За пять минут до обязательного отзвона будильника раздался тонкий крик:
— Чо, пля? Опять эта желтая дрисня? А я говорю, что Эдгарт глазунью больше любит, чем омлет!
— Уж мне-то не рассказывай! Сколько его знаю — всегда утром омлет трескал за обе щеки, да ещё и нахваливал! — не осталась в долгу Маринка. — А ты могла бы хотя бы чайник поставить, не говоря уж о том, чтобы кофе сварить!
— Какой кофе? Он же чай любит! И не надо ему с утра давление поднимать!
— Я это давление по ночам сбрасываю, так что по утрам могу и поднять немного!
— Знаю, как ты сбрасываешь — специально орёшь так, что ни одни беруши не спасают!
— Можешь снять себе гостиницу и там прекрасно выспаться!
— Да когда же вы мне дадите выспаться в конце-то концов? — заорал я из своей комнаты. — Чего раскудахтались с утра пораньше?
Вот надо бы в них ещё подушкой запулить, но потом придётся обратно тащить, ведь ни одна не удосужится принести её обратно.
— Мы раскудахтались? — тут же переключилась на меня Чопля. — Получается, что ты петух среди нас? Так чего ты там кукарекаешь? Иди сюда и скажи это Маринке в лицо, а то она ни хрена не догоняет, что ты терпеть не можешь яичницу-глазунью!
— Да мне наплевать — что будет на завтрак! Лишь бы я спустился выспавшимся и отдохнувшим! — крикнул я в ответ.
— Вот-вот! Спустись и скажи это Маринке в лицо, а то она ни хрена не догоняет, что тебе высыпаться нужно, а не выливаться! — тут же поддержала Чопля.
Высыпаться, выливаться… Как будто я соль в солонке или молоко в пакете… Да уж, когда я неотдохнувший, то злой и ворчливый. Вот сейчас и пойду свою злость и ворчливость выливать на двух вечно воюющих подружек. Пусть знают, что будить меня по утрам — участь бездушного телефона. Уж он-то привык выслушивать от меня всякое-разное-дурное-грязное.
Когда я со смурной рожей вышел на кухню, накинув халатик на своё молодое, поджарое тело, подруги сразу же притихли. Они интуитивно поняли, что сейчас я им выскажу всё, что думаю про них, про их скандалы, и про моё пробуждение. И вряд ли им это понравится…
Когда я только собрался выплеснуть волну негодования и даже подобрал нужные слова для открытия шлюзов для полноводного розлива, зазвонил телефон. Я хмуро взглянул на экран — кому там жизнь не мила, звонить в такую рань?
Тисвиса? Чего её с утра на звонки пробило? Тоже хочет настроение с начала дня испортить?
— Оллё! — вместо приветствия буркнул я. — Кому не спится в семь часов ночи?
— Привет, боярин! — также ласково ответила Тисвиса. — Как тут