Полуживая не отвечала ни слова.
– То тебя заставят говорить, лысый бес начхай тебе в кашу! – кричал в ярости воевода. – Ломайте ей руки!
И два жолнера схватили ее за обнаженные руки, белизной равнявшиеся пыли волн. Раздирающий душу крик раздался из уст ее, когда они стиснули их жилистыми руками своими.
– Что́? Скажешь теперь, бесова баба?
– Скажу! – простонала жертва.
– Оставь ее! Рассказывай, где тот бабий сын, сто дьяблов его матке!
– Боже! – проговорила она тихо, сложив свои руки. – Как мало сил у женщины! Отчего я не могу стерпеть боли!
– То мне того не нужно! Мне нужно знать, где он?
Губы несчастной пошевелились и, казалось, готовы были что-то вымолвить, как вдруг это напряжение их было прервано неизъяснимо странным происшествием: из глубины пещеры послышались довольно внятно умоляющие слова:
– Не говори, Ганулечка! Не говори, Галюночка!
Голос, произнесший эти слова, несмотря на тихость, был невыразимо пронзителен и дик. Он казался чем-то средним между голосом старика и ребенка. В нем было какое-то, можно сказать, нечеловеческое выражение, слышавшие чувствовали, как волосы шевелились на головах и холод трепетно бегал по жилам; как будто бы это был тот ужасный черный голос, который слышит человек перед смертью.
Допросчик содрогнулся и положил невольно на себя крест, потому что он всегда считал себя католиком. Минуту спустя уже ему показалось, что это только почудилось.
Жолнеры обшарили углы, но ничего не нашли, кроме жаб и ящериц.
– Говори! – проговорил снова неумолимый допросчик, однако ж не присовокупив на этот раз никакой брани.
Она молчала.
– А ну, принимайтесь! – При этом густая бровь воеводы мигнула предстоящим.
Исполнители схватили ее за руки.
И те снежные руки, за которые бы сотни рыцарей переломали копья, те прекрасные руки, поцелуй в которые уже дарит столько блаженства человеку, эти белые руки должны были вытерпеть адские мучения! Немногие глаза выдержали бы то ужасное зрелище, когда один из них с варварским зверством свернул ей два пальца, как перчатку. Звук хрустевших костей был тих, но его, казалось, слышали самые стены темницы. Сердцу с не совсем оглохлыми чувствами недостало бы сил выслушать этот звук. Страшно внимать хрипению убиваемого человека; но если в нем повержена сила, оно может вынести и не тронуться его страданиями. Когда же врывается в слух стон существа слабого, которое ничто пред нашей силой, тогда нет сердца, которого бы даже сквозь самую ярость мести не ужалила ядовитая змея жалости.
Пленница ни звука не издала. Лицо ее только означилось мгновенным судорожным движением муки – и губы задрожали.
– Говори, я тебя!.. поганая лайдачка!.. – произнес воевода, которому муки слабого доставляли какое-то сладострастное наслаждение, которое он мог только сравнить с дорого доставшейся рюмкой водки.
Но только что он произнес эти слова, как снова тот же нестерпимый голос так же явственно раздался и так же невыносимо жалобно произнес:
– Не говори, Ганулечка!
На этот раз страх запал глубже в душу начальника.
Все обратились в ту сторону, откуда послышался этот странный голос, – и что́ же?.. Ужас оковал их. Никогда не мог предстать человеку страшнейший фантом!.. Это был… ничто не могло быть ужаснее и отвратительнее этого зрелища! Это был… у кого не потряслись бы все фибры, весь состав человека! Это был… ужасно! – это был человек… но без кожи. Кожа была с него содрана. Весь он был закипевший кровью. Одни жилы синели и простирались по нем ветвями!.. Кровь капала с него!.. Бандура на кожаной ржавой перевязи висела на его плече. На кровавом лице страшно мелькали глаза…
Невозможно было описать ужаса присутствовавших. Все обратилось, казалось, в неподвижный мрамор со всеми знаками испуга на лицах. Но, к удивлению, это появление, отнявши силу у сильных, возвратило ее слабому. Собравши всю себя, всю душевную крепость, молодая узница тихо поползла к дверям и вступила в земляной коридор, которого гнилой воздух показался ей райским в сравнении с ее темницей…
1832
Примечания
…маленького городка Лукомья… – Ныне Лукомье – село в Оржицком районе Полтавской области Украины.
…отрядом реестровых коронных войск. – Реестровый – записанный на службу; реестровые казаки – казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск. Коронный – правительственный, государственный, казенный.
…в наброшенные на плеча татарские тулупы… – Сейчас мы и забыли уже, что в русском языке, помимо единственного и множественного чисел, было еще двойственное число. «Плеча» – это как раз старая форма множественного числа (в именительном падеже) от слова «плечо» (то же видно в словах «рога», «бока», «глаза», рукава», «берега» и пр.), а «плечи» – двойственное число. Со временем эти формы смешались, и двойственное число вышло из обращения, хотя следы его все же остались: мы говорим «шире плеч», но «много плечей»; «намять бока», но «руки в боки» и т. д.
Об Иване Васильевиче Киреевском (1806–1856) чаще всего пишут так: русский религиозный философ, литературный критик, публицист, один из главных теоретиков славянофильства. Ну что же, все правильно. А еще он был в юности одним из «архивных юношей», как остроумец Сергей Соболевский назвал образованных, ярких молодых людей, служивших в 1820-е годы в Московском архиве Коллегии иностранных дел. И еще Киреевский был «любомудром», то есть входил в Общество любомудрия – литературно-философский кружок, собиравшийся в Москве в 1823–1825 годах и самораспустившийся после восстания декабристов. В 1832 году И.В. Киреевский начал издавать журнал «Европеец», но после первых двух номеров Николай I запретил этот журнал, усмотрев в статье Киреевского «Девятнадцатый век» политическую пропаганду… страшно сказать чего: конституции для России! Именно в 1832 году Иван Васильевич, совсем молодой еще человек – ему едва исполнилось 26 лет, – написал фантастическую сказку «Опал». Впоследствии о Киреевском напишут, что, мол, в начале его творчества заметны «западнические» симпатии, но вскоре они сменились мистицизмом и славянофильством. Судя по рассказу «Опал», Иван Васильевич интересовался не только «западническими», но и «восточническими» настроениями.
Иван Васильевич Киреевский
Опал
Царь Нурредин шестнадцати лет взошел на престол сирийский. Это было в то время, когда, по свидетельству Ариоста, дух рыцарства подчинил все народы одним законом чести и все племена различных исповеданий соединил в одно поклонение красоте.
Царь Нурредин не без славы носил корону царскую; он окружил ее блеском войны и побед и гром оружия сирийского разнес далеко за пределы отечественные. В