– Успокойся, Зденка моя, – сказал я ей, – брат твой устал от бессонных ночей, его убаюкал ветер, что́ шелестит в деревьях; глубок его сон, длинна наша ночь, и я прошу у тебя только часа!.. А потом прости и, может быть, навсегда.
– О нет, нет, не навсегда! – живо заговорила Зденка и отшатнулась от меня, будто испугавшись своего голоса.
– О Зденка, – воскликнул я, – тебя одну я вижу, тебя лишь слышу, я более не волен в себе, я послушен какой-то высшей власти, прости мне, Зденка!
И как безумный я прижал ее к сердцу.
– Нет, ты не друг мне, – сказала она, вырываясь из моих рук, и забилась в глубь комнаты.
Не знаю, что отвечал я ей в эту минуту, так как сам испугался вдруг своей смелости, не потому, чтоб она в подобных случаях не помогала мне, а потому что, несмотря на увлечение страсти, я повиновался неотразимому чувству уважения к невинности Зденки.
Правда, я попытался было начать какие-то медовые любезности, которые имели, вообще, успех у красавиц тогдашнего времени, но вскоре сам устыдился их и умолк, видя, что молодая девушка в простоте своей и не догадывалась даже о том смысле этих речей, который вам, mesdames, вижу по вашим улыбкам, понятен с полуслова.
Итак, я стоял перед ней, не зная, что делать, как вдруг она вздрогнула и устремила в окно испуганный взор.
Я следил за направлением ее глаз и ясно увидал старого Горшу, смотревшего на нас в окошко.
В ту же минуту я почувствовал, как тяжелая рука опустилась мне на плечо.
Я обернулся. То был Георгий.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он меня.
Смущенный этим внезапным обращением, я указал ему на его отца, который все еще стоял у окна и исчез, лишь только Георгий его заметил.
– Я услыхал старика и пришел предупредить сестру твою, – сказал я.
Георгий посмотрел на меня так, будто хотел проникнуть взглядом до самой глубины моей души. Затем, взяв меня за руку, он привел меня в мою комнату и вышел, не сказав ни слова.
На следующий день семья сидела перед дверью дома, за столом, уставленным молочной пищей.
– Где мальчик? – спросил Георгий.
– На дворе, – отвечала мать, – он играет в свою любимую игру, воображает, что дерется с турками.
Только что выговорила она это, мы, к нашему крайнему изумлению, увидали огромную фигуру старого Горши, медленно шедшего к нам из лесу, точь-в-точь как это было в день моего приезда.
– Милости просим, батюшка, – промолвила еле слышно его невестка.
– Милости просим, батюшка, – повторили тихо Зденка и Петр.
– Батюшка, – сказал Георгий твердым голосом, но весь изменившись в лице, – мы ждем тебя, чтобы ты прочел молитву!
Старик отвернулся, сдвинув брови.
– Сию же минуту читай молитву, – повторил Георгий, – да перекрестись, или… клянусь Св. Георгием…
Зденка и ее невестка нагнулись к старику, умоляя его прочитать молитву.
– Нет, нет и нет, – отвечал тот. – Он не смеет мне приказывать, а если будет настаивать на своем, я прокляну его!
Георгий встал и бросился в дом. Он вскоре вернулся с бешенством во взгляде.
– Где кол? – закричал он. – Куда вы дели кол?
Зденка и Петр переглянулись.
– Труп! – сказал тогда Георгий старику. – Что́ ты сделал с моим старшим сыном? Отдай мне сына, труп!
Так говоря, он становился все бледнее, и глаза его разгорались полымем.
Старик смотрел на него недобрым взглядом и не шевелился.
– Да где же этот кол, кол где? – воскликнул Георгий. – Пусть на голову того, кто его спрятал, обрушатся все несчастья, которые нас ждут.
В эту минуту раздался веселый смех меньшего мальчика, и он выехал к нам верхом на огромном колу, который волочил за собой, крича так, как кричат сербы, вступая в бой с неприятелем.
При этом появлении Георгий вспыхнул весь, выхватил у ребенка кол и бросился на отца. Тот испустил какой-то рев и кинулся бежать по направлению к лесу с такой быстротой, что по его годам это казалось сверхъестественным.
Георгий гнался за ним через поле, и они вскоре исчезли у нас из виду.
Солнце уже зашло, когда Георгий вернулся домой, бледный как смерть, со взъерошенными волосами. Он сел к огню, и мне показалось, что зубы у него стучали. Никто не осмелился его расспрашивать. Когда наступил час, когда семья обыкновенно расходилась, он, казалось, вполне овладел своей прежней энергией; отозвав меня в сторону, он сказал мне самым непринужденным тоном:
– Дорогой гость, я был на реке, она очистилась ото льда, проезд есть, и ничто не задерживает тебя здесь более. Тебе нет надобности прощаться с моей семьей, – прибавил он, взглянув на Зденку. – Она тебе моими устами желает всякого благополучия и надеется, что и ты о нас сохранишь доброе воспоминание. Завтра чем свет ты найдешь лошадь свою оседланной и проводника, готового пуститься с тобой в путь. Прощай, вспоминай иногда своих хозяев и прости им, если твоя жизнь у них не была такой спокойной, как бы ты желал.
Жесткие черты Георгия в эту минуту казались почти дружелюбными. Он проводил меня в мою комнату и пожал мне руку в последний раз. Потом снова вздрогнул, и снова зубы его застучали точно от холода.
Оставшись один, я и не подумал ложиться, как вы себе легко можете представить. Разные мысли теснились в моей голове. Я уже несколько раз в жизни любил. Я испытал припадки и нежности, и досады, и ревности, но никогда еще, даже во время разлуки с герцогиней де-Грамон, я не ощущал такой тоски, какая в настоящую минуту сжимала мне сердце. Еще солнце не взошло, как я уже облекся в свое дорожное платье и думал сделать последнюю попытку увидаться со Зденкой, но Георгий уже ждал меня в сенях. Всякая возможность свидания с ней исчезла.
Я вскочил на лошадь и дал ей шпоры. Я обещал себе на возвратном пути из Ясс завернуть в эту деревню, и эта надежда, хотя и отдаленная, мало-помалу развеяла мои грустные мысли. Я уже с удовольствием думал о своем возвращении, и разыгравшееся воображение заранее рисовало мне сладостные подробности, как вдруг неожиданное движение моей лошади чуть не выбило меня из седла. Конь стал, вытянул передние ноги и фыркнул, как бы чуя близкую опасность. Я внимательно огляделся во все стороны и увидел шагах в ста от нас волка, рывшегося в земле. Заметив нас, он бросился бежать. Я