Теперь важно сохранять бдительность и довести начатое дело до конца. Слишком многое стояло на кону, не только судьба бакинской нефти, но и будущее всей советской индустриализации.
Глава 5
Нефтяные вышки революции
Раннее утро встретило нас пронзительным ветром с Каспия. Солнце едва поднималось над горизонтом, окрашивая морскую гладь в золотисто-розовые тона, когда наш автомобильный кортеж, сменив за время поездки несколько машин для обеспечения безопасности, приближался к Биби-Эйбатским промыслам.
После ночной попытки покушения Мышкин утроил меры предосторожности.
В передней машине разместились оперативники, в задней дополнительная охрана. Наша основная группа, я, Завадский, Касумов и Филатов, ехала в центральном автомобиле. Корсакова с Герасимовой направились отдельно в финансовое управление Азнефти для проведения ревизии.
— Биби-Эйбат — старейшее нефтяное месторождение в мире, — Касумов с плохо скрываемым волнением указал на показавшийся вдали лес деревянных вышек. — Здесь добывали нефть еще тысячу лет назад примитивными колодцами. А промышленное освоение начал Нобель в 1873 году.
— Знаменательное место, — кивнул Завадский, протирая запотевшие очки. — По сути, колыбель мировой нефтяной промышленности.
— И одновременно памятник технической отсталости, — горько добавил Касумов. — Большинство оборудования сохранилось с нобелевских времен.
Мы проехали через контрольно-пропускной пункт, где охранник долго изучал наши документы, после чего неохотно поднял полосатый шлагбаум. Машины медленно двинулись по разбитой грунтовой дороге, вздымая клубы пыли, смешанной с нефтяными испарениями.
Наконец автомобиль остановился на небольшой площадке, откуда открывался панорамный вид на промыслы. Я вышел из машины и на мгновение застыл, пораженный открывшейся картиной.
Биби-Эйбатская долина представляла собой фантасмагорическое зрелище.
Сотни буровых вышек, тесно прижатых друг к другу, поднимались к небу подобно мрачному лесу из почерневших от времени деревянных конструкций. Между ними, словно исполинские насекомые, ритмично кланялись станки-качалки, извлекая из недр земли драгоценную нефть. Землю покрывал маслянисто-черный слой, в котором отражалось утреннее солнце, создавая причудливые радужные разводы.
Воздух был пропитан резким запахом сырой нефти, смешанным с угольным дымом от котельных. Густой, тяжелый аромат углеводородов буквально обволакивал все вокруг, проникая в одежду, оседая на коже.
Но более всего впечатляла звуковая симфония промысла. Оглушительный лязг металла, пронзительное шипение пара, надрывный скрежет буровых механизмов, глухие удары насосов и протяжные гудки паровых свистков создавали невообразимую какофонию индустриального труда.
— Добро пожаловать в сердце бакинской нефтедобычи, товарищ Краснов, — произнес Касумов, перекрикивая окружающий шум. — Настоящий музей под открытым небом. К сожалению, действующий музей.
К нам поспешил невысокий коренастый человек в замасленной спецовке, с красным от ветра лицом и глубокими морщинами вокруг глаз. Заведующий промыслом Степняков, как он представился.
— Приветствую московскую комиссию! — прокричал он, пытаясь перекрыть шум работающих механизмов. — Все готово к вашему визиту. Товарищ Рахманов просил передать, что задерживается, но скоро присоединится к нам.
— Не будем дожидаться, — решительно ответил я. — Начнем осмотр немедленно. Нас интересует реальное положение дел, а не подготовленная демонстрация.
Степняков нервно кивнул и повел нас вглубь промысла. Мы шли по узким тропинкам между вышками, осторожно перешагивая через многочисленные лужи разлитой нефти и скользкие участки грунта.
Первой точкой осмотра стал машинный цех. Длинное приземистое здание с закопченными кирпичными стенами, откуда доносился грохот работающих механизмов. Внутри царил полумрак, лишь несколько тусклых электрических лампочек под потолком едва рассеивали темноту.
Взгляду открылась поразительная картина технической археологии.
Ряд гигантских паровых машин конца XIX века с массивными маховиками, поршнями и шатунами. Некоторые агрегаты имели латунные таблички с выгравированными надписями на английском и немецком языках, наследие дореволюционной эпохи.
Завадский, с видом патологоанатома, исследующего труп, медленно обходил машины, то и дело качая головой.
— Паровая машина системы Тэнкинса, 1896 года выпуска, — он указал на особенно ветхий агрегат. — Музейный экспонат. А вот здесь насос Вортингтона 1904 года. И все это в ежедневной эксплуатации!
Кочегар, суетящийся у огромного парового котла, с улыбкой гордости кивнул:
— Дорреволюционная техника, товарищ! Работает как часы, если угля достаточно. Вот уже тридцать лет на ней тружусь.
Завадский обратил мое внимание на изношенные манометры и предохранительные клапаны.
— Видите состояние стрелок? Показания абсолютно недостоверны. А предохранительный клапан заклинило металлическим штырем. Это же… — он не нашел подходящих слов, — преступная халатность! При малейшем превышении давления котел взорвется, как бомба.
Я понимающе кивнул и подозвал Степнякова:
— Как часто происходят аварии на этом оборудовании?
Заведующий промыслом замялся:
— Случаются, конечно, разные неполадки… В основном мелкие…
— Конкретно, — настаивал я. — Сколько аварий с человеческими жертвами за последний год?
— Ну… пять-шесть серьезных случаев, — неохотно признал Степняков, теребя замасленную кепку в руках. — Два месяца назад разорвало паропровод, трое рабочих получили тяжелые ожоги. В феврале обрушилась вышка — двое погибли, семеро ранены…
Наш разговор прервал громкий металлический лязг и хлопок. Один из паровых цилиндров выбросил облако горячего пара, заставив нас отскочить в сторону. Рабочие, словно привыкшие к подобным инцидентам, лишь отмахнулись, даже не прекратив работу.
— Типичная картина, — мрачно заметил Касумов. — Ежедневные мелкие аварии считаются нормой. Никто даже не составляет актов.
Мы вышли из машинного отделения и направились к буровым вышкам. По пути нам встретилась бригада рабочих, занятая ремонтом насосного оборудования. Один из них, пожилой мужчина с обветренным лицом, поздоровался с Касумовым как со старым знакомым.
— Сафаров, старший буровой мастер, — представил его Касумов. — Лучший специалист на промысле, еще у Нобелей работал.
— Третье поколение нефтяников, — с достоинством подтвердил Сафаров, утирая заскорузлой ладонью пот со лба. — Мой дед еще при Мирзоеве на колодцах трудился.
— Расскажите, товарищ Сафаров, — обратился я к нему, — с какими трудностями сталкиваетесь в работе?
Старый мастер оглянулся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто, и тихо ответил:
— Главная беда — оборудование. Латаем-перелатываем, а оно все равно рассыпается. Буровые коронки затупляются, потому что сталь плохая. Канаты рвутся. Трубы текут. А запчастей не достать. Или нет совсем, или такие, что ставить страшно.
— А безопасность труда? — поинтересовался Завадский.
Сафаров лишь горько усмехнулся:
— Какая безопасность, товарищ? Страховочные тросы на вышках лет десять не меняли. Маски противогазные только для комиссий достают из шкафов. Каски половина рабочих не носит. Их всего десять штук на бригаду в тридцать человек.
Другой рабочий, молодой парень с перевязанной рукой, добавил:
— В прошлом месяце Ахмедова травмировало обрушившейся балкой. Начальство в