Цепь неудач под Новгородом-Северским 19 ноября была разорвана сдачей Путивля, которая произошла довольно комично. Дело в том, что путивлян заставили сдаться… взятые ими в плен дмитровцы.
Вот как это было. Небольшой отряд, состоявший из служивших у Дмитрия русских людей, отправился из лагеря за провиантом. В окрестностях Путивля он натолкнулся на гораздо больший по численности отряд путивлян.
– Что за люди? – окликнули путивляне встречных.
– Мы братья ваши, едем в свою землю с Дмитрием Ивановичем, нашим прирожденным государем.
Услыхав такой ответ, путивляне забрали их в плен и повезли в город, грозя пытать и казнить изменников.
– Вольно вам делать с нами, что захотите, – отвечали на эти угрозы пленники, – только мы не можем сказать иначе, чем уже сказали. Мы верно дознались, что это наш истинный государь, царевич Дмитрий, и вам, братья, советуем поклониться ему.
Их спокойная уверенность так подействовала на путивлян, что в город они приехали уже горячими сторонниками Дмитрия. Созвав ратных людей и жителей, они без особого труда убедили их бить челом государю Дмитрию Ивановичу. Один путивльский воевода – упорствующий в неверии Михаил Михайлович Салтыков был связан, а другой – князь Василий Рубец-Масальский объявил себя слугой царевича и сам отправился под Новгород-Северский вместе с дьяком Богданом Сутуповым, который также признал Дмитрия и решил отдать ему деньги, присланные Борисом путивльскому гарнизону (за эту услугу Дмитрий впоследствии сделал его думным дьяком).
Вслед за Путивлем так же легко, словно осенние яблоки на землю, пали другие города – Рыльск, Севск, Борисов, Оскол, Ливны, Елец, Курск, Кромы, Белгород…
Но их пример никак не подействовал на Новгород-Северский. Басманов стоял крепко.
– Убирайтесь! – кричал он со стены полякам, которые грозились взять город приступом и вырезать всех, от мала до велика. – У нас государь царь и великий князь Борис Федорович на Москве, а ваш Дмитрий – вор и изменник. Вот скоро его посадят на кол вместе с вами!
С этими словами новгородский воевода сам наводил пушки и зажигал фитили; поляки поспешно разбегались.
Басманов выполнил свою задачу – задержать Дмитрия. 5 декабря в городе узнали о приближении московского войска.
Еще в июне Годунов вместе с патриархом и собором приняли решение: из всех поместий и вотчин, а также из монастырей и церковных владений взять ратников для возможной войны с Польшей. Но мобилизация шла плохо, многие ополченцы уклонялись от службы. Пойманных дезертиров метали в тюрьмы и секли нещадно кнутом – так, что, по словам современника, на спине не оставалось живого места, куда можно было бы кольнуть иголкой. С большим трудом к осени набрали 40—50 тысяч русских служилых людей, к которым присоединили нанятых татар и цареву немецкую гвардию.
Это войско было отдано под начало князя Федора Ивановича Мстиславского, занимавшего по старшинству первое место в думе. У Бориса не было особенных причин доверять ему (как помнит читатель, отца и сестру Мстиславского Годунов заточил в монастырь, а самому князю запрещал жениться, чтобы пресечь его род), поэтому он постарался купить преданность воеводы, пообещав в случае победы над Дмитрием отдать ему в жены свою дочь Ксению и дать в приданое Казанское и Сибирское царства.
Князь Мстиславский был посредственный военачальник, медлительный и нерешительный. Он неторопливо двигался к Новгороду-Северскому, проходя по нескольку верст в день. К тому же в его войске было немало людей, сочувствовавших Дмитрию; они дали знать царевичу о приближении Мстиславского дней за 10 до прибытия под город самого воеводы.
На рассвете 20 декабря Мстиславский подошел к Новгороду-Северскому. Дмитрий вывел свое войско в поле, оставив в тылу заслон против Басманова; московские полки выстроились напротив. Ни те, ни другие не двигались с места, только храбрецы с обеих сторон выезжали из рядов и вызывали желающих на единоборство. Один Басманов старался, как мог, нанести урон врагу. Он напал на лагерь Дмитрия и, заманив притворным отступлением большой отряд поляков и казаков вслед за собой в город, закрыл за ними ворота и перебил преследователей.
В этих незначительных стычках прошел короткий зимний день. С наступлением темноты солдаты возвратились в свои лагеря.
Утром следующего дня, когда противники вновь построились напротив друг друга, Дмитрий обратился к своему войску со следующими словами:
– Всевышний! Ты зришь глубину моего сердца! Если обнажаю меч неправедно и беззаконно, то сокруши меня небесным громом. Когда же я прав и чист душою, дай силу неодолимую руке моей в битве! А ты, Мать Божия, будь покровом нашего воинства! Не страшитесь множества неприятелей: поле битвы остается не за тем, кто сильнее, но кто мужественнее и добродетельнее, чему примеры находим мы в истории. Слава ведет человека прямо на небеса!
По его приказу польская конница ударила на правое крыло Мстиславского. Под оглушительные звуки труб, с лязгом и грохотом латники на всем скаку врезались в московские полки. Русские дрогнули и подались назад, смяв свои же боевые построения в центре. Сам воевода получил несколько ударов в голову, был сбит с коня и едва не попал в плен. По словам Маржерета, одного из капитанов немецкой гвардии, русские дрались так вяло, как будто у них не было рук для сечи; дополнительная атака каких-нибудь 400 всадников, пишет он, превратила бы поражение русских в разгром. Но, к счастью для Мстиславского, остальная часть войска Дмитрия безучастно наблюдала за схваткой на правом крыле, дожидаясь, когда придет время выручать товарищей из беды. Это спасло русских. Бросив парчовое знамя и пушки, они беспрепятственно отступили верст на 14, почти не преследуемые неприятелем.
Лихая атака польской конницы дорого обошлась русским: у них выбыло из строя 5—6 тысяч человек. Поляки потеряли 120 всадников, из которых только 20 принадлежали к шляхетскому сословию. Убитых русских похоронили в общей могиле; Дмитрий присутствовал на погребении и плакал над телами своих соотечественников.
Победу над вдвое превосходящим в числе врагом Дмитрий приписывал вмешательству небесных сил. За несколько дней до сражения он сказал одному из капелланов:
– Я дал обет, если Господь благословит мои усилия, воздвигнуть в Москве церковь в честь святой Девы, Матери Божией. Вам я думаю ее передать.
Обрадованный иезуит упомянул о реликвии – частице св. Креста, отправленный из Польши специально для царевича. Дмитрий со своим обычным нетерпением распорядился скорее доставить святыню в лагерь; перед битвой он надел ее на шею. Поэтому-то после победы он и уверял, что, подобно императору Константину Великому, находится под