Дмитрий отлично понял причину королевской уклончивости и в последующие дни постарался дать почувствовать окружающим свое духовное перерождение. Он дал обет отправиться пешком в Ченстохово на поклонение известнейшей польской святыне, иконе Ченстоховской Богоматери (его русская свита не могла ничего заподозрить, так как эта икона почиталась также и православной церковью). Чтобы отговорить его от этого паломничества, Мнишеку пришлось даже употребить мягкое насилие. Дмитрий оставил мысль о богомолье, но продолжал громко восхищаться католичеством и не уставал при встречах с нунцием в дворцовой часовне выражать благоговение перед папой и делиться своими намерениями возвести в Москве католические храмы. Его старания не пропали даром. Рангони через Мнишека передал Дмитрию свое желание видеть его у себя.
Аудиенция у нунция 19 марта имела важное значение. Хотя депеши Рангони в Рим уже давно цвели самыми радужными перспективами, но до сих пор он внешне соблюдал нейтралитет по отношению к царевичу. Он не вставал ни на чью сторону и был одинаково сдержан в этом вопросе как с панами, так и с самим королем. Приглашение Дмитрия к себе говорило о том, что нунций открыто переходит в лагерь его союзников.
Царевич был учтив и обаятелен еще больше прежнего. Он пропел настоящий дифирамб католической церкви, назвав папу «великим отцом, вселенским пастырем, защитником угнетенных», и еще раз повторил свою историю, представив себя отверженным и гонимым беглецом. Да поможет ему папа молитвой перед Богом и своим сильным заступничеством перед королем! Он кончил речь словами, которые, как он уже успел убедиться, разглаживали морщины на самых хмурых панских лицах:
– Польша не будет в убытке, если вернет мне отцовский престол. Мое воцарение будет сигналом для крестового похода против турок.
В тот же день он успел привлечь на свою сторону сердца еще многих поляков. Была пятница, шел Великий пост; в переполненных церквях звучали торжественные проповеди. Разъезжая по городу, Дмитрий слушал их в монастыре бернардинов и в других местах. В одной оратории он стал свидетелем впечатляющего зрелища – самобичевания братии. По условленному знаку в храме потухли огни; монахи обнажились по-пояс и, взяв бичи в руки, начали наносить себе удары под торжественные звуки органа. Эта символическая сцена Страшного Суда сменилась изображением триумфа небесных сил: зазвучала нежная музыка, и монахи, оглашая своды храма радостным гимном, бросили бичи, зажгли свечи и вынесли Святые Дары. Народу в церкви было больше обыкновенного: краковцы сопровождали Дмитрия по улицам города, и теперь, войдя внутрь храма, с интересом наблюдали за ним. Он хранил серьезный, сосредоточенный вид. В конце церемонии он со свечой в руке присоединился к процессии и склонился до земли, принимая благословение священника. Горожане вполголоса выражали одобрение его набожности.
Наконец, при посредничестве Рангони, рядом с Дмитрием появились иезуиты. 31 марта Дмитрий увидел первого представителя этого поистине всемогущего тогда ордена – о. Каспара Савицкого. Этот модный в высшем краковском обществе духовник был родом из Вильны, получил образование в Польше и в 24 года вступил в орден, оставшись светским человеком. О нем отзывались, как об опытном в делах советчике и искусном проповеднике. Его перу принадлежало несколько сочинений аскетического и полемического содержания, изданных, как правило, под псевдонимами. Во время описываемых событий Савицкий был настоятелем орденского дома при церкви св. Варвары и главой братства Милосердия, объединявшем многих вельмож, благодаря чему у него имелись обширные связи при дворе.
Первая встреча ни к чему не привела; оба собеседника чувствовали себя неловко, и разговор не пошел дальше обычных светских любезностей. Однако при втором свидании Савицкий заговорил о соединении церквей, и Дмитрий сразу выказал большую заинтересованность этой темой. Он дал понять, что его мучают сомнения, которые он желал бы разрешить. Было решено устроить диспут о вере – тайком от русской свиты царевича. Зебжидовский предложил встретиться у него дома. Извещенный обо всем Рангони дал свое согласие и на диспут, и на место его проведения.
7 апреля Дмитрий подъехал к дому Зебжидовского и, оставив по польскому обычаю свиту у входа, прошел в кабинет хозяина. Здесь уже находились Савицкий и другой иезуит, Станислав Гродзицкий, слывущий за ученого богослова; оба проникли в дом тайно, с черного входа. Представив Дмитрию собеседников, Зебжидовский сказал:
– Вот с этими господами можете беседовать о религии. Говорите с ними совершенно смело, открывайте им свои чувства прямо, – они будут вам возражать. Если они вас успеют убедить – вы не будете иметь повода раскаиваться и сожалеть, а если не успеют – беды от этого не будет никакой: вы только останетесь при своем.
– Мне очень приятно, – ответил Дмитрий, – что вы доставляете мне благоприятный случай приобрести, быть может, внутреннее успокоение.
После этого вступления немедля перешли к делу. Обсуждали три главных вопроса, служащих камнем преткновения православных и католиков: об исхождении Святого Духа (от Отца и Сына или только от Отца); о способе причащения мирян (вином и хлебом или одним хлебом) и о первосвященстве папы и его праве верховной юрисдикции. Во время прений Дмитрий обнаружил не только довольно основательную православную монашескую ученость, но и, – что не укрылось от опытных иезуитов, – близкое знакомство с учением социниан. Его собеседники с удовлетворением (и удивлением) отметили, что он совершенно не употреблял обычных в то время для православных богословов вздорных обвинений против латинян в том, что они бреют бороды, целуют туфлю папе, постятся по пятницам и проч. Оба иезуита отозвались о нем, как о чрезвычайно умном и сдержанном человеке. Он без всякой досады признавал себя побежденным или же сохранял сосредоточенное молчание, стараясь обдумать доводы противной стороны. В конце беседы Дмитрий сказал, что он не вполне убежден доводами святых отцов и просил о новой встрече с тем, чтобы продолжить диспут. Иезуиты обещали ему это и на прощание подарили две книги: трактат о власти папы и руководство к прениям о восточной церкви с изложением ее основных разногласий с католической церковью и доводов в пользу истинности латинской веры. После ухода святых отцов Дмитрий сказал хозяину дома, что о. Савицкий говорит ясно и понятно, а Гродзицкий – чересчур учено.
Замечание Дмитрия учли, и при следующей встрече, 15 апреля, Гродзицкий был заменен о. Влошеком. Второй диспут окончился быстро: Дмитрий признал свое поражение по всем