Всякая чисто человеческая наступательность означает нападение на противника сразу двумя способами. К примеру, мы лучше поймем одомашнивание животных, если рассмотрим его как сотрудничество двух людей. Так, всадник говорит конюху: «Дай-ка ему закрутку, а я запрыгну ему на спину»,– и вот коня атакуют двумя способами. Похоже, что природа не снабдила животное синтетическими рефлексами, которые позволили бы ему защититься от комбинированной – столь неестественной и столь человеческой – атаки. Те же самые замечания можно высказать и по поводу работы двумя руками. Каждая из двух рук, которые не дифференцируются между собой в замесе теста – в женской работе, – наделяется своим особенным динамическим смыслом в труде третьего типа, в борьбе с жесткой материей. Вот почему жесткая материя раскрывается перед нами как великая воспитательница человеческой воли, как начало, регулирующее динамогению труда все в том же направлении вирилизации.
III
В действительности при помощи ловкого труда и сноровки при обработке жесткой материи можно устранить массу фантазмов, изобличаемых психоанализом. Ради точности примера бросим вскользь несколько ремарок, выходящих за пределы литературы, накопленной психоанализом вокруг грез о дыре[47].
Независимо от того, что обычно говорят, мы предлагаем обратить внимание на то, что происходит в точном труде и труде с применением силы. Здесь можно будет разглядеть грезы с анальными или генитальными тенденциями, которые постепенно заменялись,– а не вытеснялись, и происходило это по мере развития эффективного труда, в особенности когда целью такого труда является достижение четких геометрических форм, реализующихся при сопротивлении материала. Жесткая материя как бы фиксирует экстравертность. Геометрическая форма, которой необходимо добиться, привлекает внимание, так сказать, к острию экстравертности. Вот две причины, в силу которых столь подвижная и ритмичная в праздной жизни диалектика интровертности и экстравертности резко поляризуется в пользу экстравертности. По мере того, как округлость становится окружностью, а отверстие принимает отчетливо кольцеобразную форму, образы либидинозных грез исчезают, так что можно сказать, что геометрический дух представляет собой один из факторов аутопсихоанализа. Разумеется, это более ощутимо, если отверстие должно иметь более сложные формы: квадратную, звездчатую, многоугольную…
Но спор между интровертностью и экстравертностью так легко не заканчивается. Соблазны интровертносги остаются возможными даже после усилий, направленных на материальный объект, и после геометрической обработки. Порою в уголке квадрата или в луче звездочки слышится смех сатира…
Как правило, трудности способствуют психоанализу, а легкая работа – инфантилизации. Поэтому с психологической точки зрения трудно охарактеризовать вращательное сверление. Это весьма значительное техническое изобретение. Оно, несомненно, является производным от сексуальных грез, зачастую сопровождающих непосредственное сверление. А между тем какая амбивалентная радость присуща мастеру, работающему на станке, вонзающем сверло в металлическую пластину с каким-то нежным насилием и столь плавно, что «оно входит как в масло»! Стало быть, здесь воображение производит замену материального дополнения. Такие замены всегда обусловливают поливалентные грезы, приметы важности материального воображения. Эти грезы обыгрывают наиболее значительное из противоречий: противоречие между сопротивляющимися материалами. Эти грезы пробуждают в душе труженика демиургические впечатления. Кажется, будто реальность становится побежденной в самих глубинах своих субстанций, и эта великая победа в конце концов заставляет забыть о собственной легкости и уносит труженика в сферы воли, избавленной от фантазмов первоимпульсов.
Итак, как только мы придадим труду его динамические в психологическом плане аспекты, ассоциируя непосредственно с каждым действием осознание активности, мы поймем, что феноменологию отверстия невозможно создать на основе одной лишь визуальной феноменологии. Ссылка на органические импульсы также не ставит реальных проблем активной динамологии. На наш взгляд, следует крепче сцепить форму и силу, достигнув тем самым эффективности действия, при которой учитываются априори труда, априори, дающие выход воле к полезному, реальному и материальному действию, определяя в реальности дополнение к объекту любого субъективного замысла.
Не стоит, следовательно, удивляться тому, что шкала твердости обрабатываемых материалов во многих отношениях является шкалой психологической зрелости. Отверстие, проделываемое в песке, а затем в рыхлой земле, соответствует некоей психической потребности детской души. Необходимо, чтобы ребенок пережил возраст песка. Пережить его – лучший способ его превзойти. Запреты здесь могут оказаться вредными. Интересно заметить, что Рёскин[48] по поводу своей юности, когда он подвергался строгому надзору, писал: «Больше всего я любил рыть ямы, форма садоводства, которая – увы!– не встречала одобрения матери»[49]. Представляется, что Рёскин рационализирует материнский запрет, обращая его в шутку. Он соглашается с тем, что ребенку следует запрещать «ходить по грядкам». Отсюда этот парадокс с ребенком, у которого был сад, но который не находил в нем природы! Тем не менее тяга ребенка к природе столь естественна, что для того, чтобы воображение пустило корни, необходимо совсем немного пространства, совсем мало земли. В саду предместья дети, которых выводит воображение Филиппа Супо[50], занимаются разнообразной работой с четырьмя материальными стихиями, так что писатель выводит четырехвалентность материального воображения одной-единственной фразой: «Сад оставался зачарованным. В своих играх они пользовались дарами четырех стихий: каналами, дикарскими печами, мельницами, туннелями»[51].
На самом деле мать Рёскина хотела, чтобы у нее был чистоплотный ребенок. У нас еще будет возможность вернуться к этому вопросу. Впрочем, что за странное воспитание ребенка, которому не дают рыть ямы под предлогом того, что земля грязная, когда он ощущает, что силы его для этого созрели, когда его силам просто необходимо это занятие! Читая воспоминания английского писателя, мы одновременно поймем и детское влечение подростка к геологии, к запретной области, и то, почему как геолог он так и остался безвольным.
По сравнению с таким инфантилизмом, отличительной чертой которого является воспоминание, окрашенное сожалением, динамизм отверстия, проделываемого в древесине, предстает приметой совершенно нормальной зрелости. Обработка древесины – труд, способствующий воспитанию и помогающий с легкостью пройти разнообразные тесты на твердость. Для подростка он необходим. Если бы нам предстояло разработать психоанализ психики, задержавшейся на стадии обработки тестообразных веществ, мы посоветовали бы просверливать отверстия в древесине, начиная с белой ивы и ясеня – деревьев без узлов – и кончая ядром дуба. Впоследствии, как высший идеал мужественности в физическом труде, настанет очередь отверстий в камне и железе.
Мы приводим эту шкалу твердости лишь для того, чтобы признать, что, когда мы переходим от одной материи к другой и в особенности когда мы меняем форму атаки, наш труд обретает иной психологический смысл. Пока мы будем судить о нем лишь с точки зрения скорости. Мы встречаем следующий парадокс: инструменту требуется тем больше скорости, чем тверже атакуемое им тело. Этот парадокс разрешается в работе с применением сверлильного лучка. Сверление