Во многих случаях акт первого надреза содержит в себе нечто вероломное, в котором, однако, нет ничего раздражающего. Хороший надрез – так называемая «врубка вполдерева» при косо направленном ударе – в слабом месте пересекает разрываемую линию по диагонали. Топору дровосека хорошо знакомо это коварство «искоса». Ведь ветку, на которой он запечатлевает свой удар, он никогда не атакует в фас и под прямым углом.
В объективной части настоящего диптиха мы еще увидим весь смысл этих косо направленных ударов, все коварство намеренно вкрадчивой обработки. Эта психология лезвия уловлена здесь Жоржем Блэном в ее глубинно вероломном характере. Вырезая из ветки ивы свистульку, ребенок, хотя и по-детски, уже предается человеческому коварству. Воздействуя на материю, он даже проявляет зачастую скрытую черту неискренности. В действительности если в человеческих отношениях неискренность почти всегда носит защитный характер и почти всегда мрачна, то здесь неискренность наделяется наступательным и агрессивным, счастливым, активным, салическим смыслом.
Не следует удивляться тому, что столь активный психологический опыт переживается в таких несходных сферах. В несколько преувеличенно синтетической форме Жорж Блэн резюмирует уроки естественной и материальной криптографии надреза:
Сладострастие при надрезе в значительной своей части следует свести к удовольствию, каковое мы испытываем при преодолении объективного сопротивления,– к радости быть или орудовать крепчайшим инструментом, действовать в направлении наиболее тупого выступа и запечатлевать свой замысел в покоряющейся материи. Таков ослепляющий империализм резьбы по самым крепким материалам, осуществляемой плугом, алмазным резцом, кинжалом или зубами.
Мы прекрасно ощущаем, что все функции подобного текста можно получить лишь с помощью материального анализа. Наша жизнь заполнена любопытным опытом такого рода, опытом, о котором мы умалчиваем и который вызывает у нас в подсознании нескончаемые грезы. Бывают столь своеобычные субстанции, что, разрезая их тонким лезвием, познаешь какую-то новую агрессивность. Стоит лишь подумать о четком и дрожащем ножевом разрезе желе, прекрасной плоти, которая не кровоточит… Может быть, поэтому стойкий и чистый Аксель, герой Вилье де Лиль-Адана[43] угощал своего гостя кабаньим окороком с гарниром из айвового варенья?
Эта материя для садизма в тарелке, эта материя, заставляющая грезящий нож работать под удобным предлогом, – такова материя бессознательного, которую предстоит специфицировать материальному психоанализу. Если мы уделим малую толику внимания материи и ее многообразным формам, то увидим, что такому психоанализу надлежит провести значительную работу. А в нашем непритязательном эссе мы можем привести лишь конкретные примеры.
II
Теперь перейдем к кратким замечаниям о реальной обработке материи.
Если мы пожелаем сделать небольшой синтетический обзор человеческого труда, то именно при ссылке на обрабатываемые материалы можно получить наиболее уверенные гарантии того, что мы не упустим ни одного из его свойств. В частности, классификация инструментов по их форме, освященной продолжительным употреблением, не дает хорошей возможности для изучения технического прогресса. Такой специалист, как Леруа-Гуран[44], признал всю ненадежность хронологии доисторических инструментов по их устройству. Он считает, что «материя обусловливает всякую технику», первобытная этнология проясняется в следующей классификации:
1. Стабильные твердые тела – камень, кость, древесина.
2. Полупластичные твердые тела – получающие пластичность при нагревании (металлы).
3. Пластичные твердые тела – достигающие твердости при сушке – керамика, лаки, клеи.
4.Гибкие твердые тела – кожи, нити, ткани, плетеные изделия[45].
Сталкиваясь с такой массой субстанций, которые вызывают интерес для обработки, мы видим всю значимость этой проблемы для материалистического анализа труда, стремящегося дойти до изначальных – и столь различных – интересов. Научная эра, в которую мы живем, отдаляет нас от материальных априорностей. В действительности техника создает определенные материалы, соответствующие строго определенным потребностям. Например, чудесная индустрия пластических масс предлагает нам сегодня тысячи материалов с должным образом обусловленными характеристиками, утверждая господство подлинно рационального материализма, изучением которого мы займемся в другой работе. Но проблема примитивного труда состоит совсем в ином. Здесь внушение производит сама материя. Кость и лиана – твердое и гибкое – стремятся соответственно пронзать и связывать. Игла и нить продолжают намерение, вписанное в эти материалы. Когда же возникают ремесла, в которых участвует огонь – плавка руд и литье,– феноменология противления неожиданно усложняется. И даже начинает казаться, будто мы присутствуем при инверсии феноменологии. Действительно, с помощью огня сопротивляющийся мир как бы покоряется изнутри. И теперь человек придает побежденному металлу крепость литейных форм. Резка твердого тела и формование тела мягкого посредством его затвердевания предстают здесь в диалектике, которой свойственна материальная отчетливость, в диалектике, опрокидывающей все бергсонианские перспективы[46]. Итак, причастность рабочего-металлурга металличности имеет значительную глубину. Мы еще встретимся с ней, когда будем изучать материальное воображение металла. А здесь – лишь слегка ее отметим, чтобы продемонстрировать весь диапазон проблем материальных образов. Пока мы хотим заниматься лишь непосредственной феноменологией и учитывать лишь первый аспект сопротивления, изначальную твердость.
Разумеется, мы понимаем, что такая феноменология по сути своей является динамологией и что к любому материалистическому анализу труда добавляется энергетический. Кажется, будто материя обладает двумя сущностями – сущностью покоя и сущностью сопротивления. Первую мы встречаем в созерцании, вторую – в действии. Тем самым множество образов материи еще более увеличивается. Например, как отмечает Леруа-Гуран, перкуссия (действие по преимуществу человеческое) осуществляется при помощи трех видов инструментов, в зависимости от того, идет ли речь:
1.О контактной перкуссии, например, ножом по дереву – что дает точное, но не энергичное резание;
2.О маховой перкуссии, например, кривым садовым ножом – что дает неточное, но энергичное резание;
3.О контактной перкуссии с применением ударного инструмента: долото прикладывается режущей частью к дереву, а молоток бьет по долоту. Здесь начинается диалектика орудий труда и их синтез. Так преимущества контактной перкуссии (точность) объединились с преимуществами перкуссии маховой (сила).
Можно ощутить, что три разных типа психики, три типа динамизма противления (contre) обретают здесь специфическое господствующее активное свойство. В частности, труд третьего рода открывает нам доступ к знаниям и потенции, располагающим нас в новом царстве, в царстве управляемой силы. Каждая рука наделяется своей привилегией: одна – силой, другая – сноровкой. Уже в дифференциации