Он раскрыл ладонь. Его глаза вспыхнули синим огнем, а камушек поднялся в воздухе, мерцая голубоватым светом. И на одной из граней я видел пульсирующий символ новый символ, который явно следует дописать к тем, что ранее показывал маг.
Еще секунда и все кончилось.
Мэтр Скворцов замолчал, но его взгляд, устремленный на серый камень, говорил о том, что в его старой, мудрой голове уже роятся сотни теорий, гипотез и планов исследований. Для него, как для ученого от мира магии, это было величайшее открытие за последние столетия. А для меня… для меня это был еще один шаг в неизвестность. Шаг, который мог либо привести к решению моих проблем, либо создать новые, еще более страшные.
— Для начала, — сказал я, улыбнувшись старику, — давайте ее запишем в ваш журнал. Да и в мой в том числе.
— Да, вы правы, молодой барон, — спохватился маг, после чего взмахнул рукой и в воздухе возникли символы.
Он стал аккуратно выводить новый иероглив в конце рунного «алфавита».
— А, и еще, мэтр.
— Да?
— Вы когда-нибудь сталкивались с ренегатами от мира рунной магии?
Глава 21
Глава 21
Синий огонек в глазах Скворцова погас так же внезапно, как и вспыхнул, но потрясение на его лице осталось. Он все еще бережно держал серый камень, Сердце Руны, словно боясь его уронить или снова потерять. Вопросы, роившиеся в его взгляде, были почти осязаемы, но мой последний вопрос о ренегатах, кажется, перевесил даже шок от величайшего магического открытия за последние столетия.
Маг молчал. Долго. Его пальцы сомкнулись на камне, скрывая его от моего взгляда. Тяжелый вздох вырвался из его груди — не вздох облегчения или удивления, а глубокий, усталый выдох человека, которого просят вновь ступить на выжженную землю воспоминаний. Было очевидно, что тема эта ему крайне неприятна, словно старая, незаживающая рана, которую не хотелось тревожить.
— Пройдемся, барон, — наконец произнес он тихо, и голос его был лишен обычной спокойной мудрости. Я слышал лишь досаду и стальной звон с примесью скрипнувших зубов. Он бережно, словно величайшую драгоценность, спрятал Сердце Руны куда-то во внутренний карман своей неизменной мантии и поднялся, опираясь на посох.
— Не возражаешь, если я пока этот артефакт положу на сохранение у себя? — спросил он.
— Нет конечно, мэтр. В конце концов, это у вас волшебный дом с тысячей потайных шкафчиков, а не у меня.
Лицо Скворцова на мгновение обрело легкую улыбку, после чего он двинулся в сторону от поместья.
Я молча последовал за ним. Мы вышли из-под навеса, ставшего импровизированным лазаретом, и направились по той самой тропе, что вела к реке. Я не мог не отметить про себя разительные перемены. Та узкая, едва заметная стежка, по которой я пробирался к воде в первые дни своего пребывания здесь, теперь превратилась в широкую, утоптанную дорогу.
Видно было, что мои люди не сидели сложа руки. Края тропы были аккуратно расчищены от бурьяна и низкорослых кустов, кое-где даже виднелись следы свежего гравия, которым, видимо, засыпали самые топкие места. Теперь здесь можно было идти не гуськом, а вдвоем, а то и втроем плечом к плечу, не рискуя зацепиться за колючие ветки.
Мы шли молча. Скворцов смотрел себе под ноги, постукивая посохом по плотной земле, погруженный в свои мысли. Я же размышлял о его реакции. Очевидно, вопрос о ренегатах задел что-то глубоко личное, болезненное. Не просто неприятная глава из истории магии, а нечто большее. Может быть, он был лично знаком с кем-то из них? Эта пауза, это нежелание говорить сразу, лишь подтверждали мои догадки о серьезности темы. Инженерный склад ума требовал фактов, анализа, но сейчас приходилось довольствоваться наблюдением и ожиданием.
Река встретила нас прохладой и мерным плеском воды. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в невероятные лилово-багряные оттенки. Его лучи дробились на поверхности воды, превращая ее в жидкое, переливающееся золото.
Далекий берег тонул в сиреневой дымке, а верхушки сосен на том берегу казались вырезанными из черного бархата на фоне пылающего неба. Воздух чист и свеж, пахло речной водой, тиной и увядающей травой. Где-то в прибрежных камышах тихо переговаривались утки, а над самой водой стремительно проносились запоздалые стрекозы. Красота и умиротворение этого пейзажа разительно контрастировали с той тьмой, которую нам довелось пережить.
Мы остановились у широкого разлива, где река замедляла свой бег, образуя почти зеркальную гладь, в которой отражалось пылающее небо. Скворцов долго смотрел на воду, на игру закатных красок, словно собираясь с силами.
— Ренегаты… — наконец начал он, и голос его звучал глухо, устало. — Они появились не сразу. Магия, как я уже говорил, приходила в этот мир постепенно. Сначала были лишь спонтанные, неуправляемые вспышки силы. Разрушительные, пугающие. Люди боялись ее, не понимали. Затем… затем появились те, кто начал ее изучать. Пытаться понять закономерности, освоить. Это был долгий, трудный путь. Медленно, по крупицам, складывалась система знаний, возникали первые школы, первые традиции. Казалось, что мы на пороге золотого века, когда магия станет служить людям во благо, откроет новые горизонт нормальной жизни.
Он замолчал, проведя рукой по своему посоху. В его глазах отражались алые отблески заката, и в них читалась глубокая печаль.
— Но, как это часто бывает, вместе со светом приходит и тьма. Всегда находятся те, кого не устраивают общие правила. Те, кто жаждет власти, силы любой ценой. Те, кто считает себя вправе переступать любые границы. Когда основные принципы работы с магией были установлены, когда возникло понимание о рунах, как о ключах к энергии, — вот тогда и появились они. Ренегаты.
Скворцов повернулся ко мне, и взгляд его стал жестче.
— Они отвергли традиционные пути. Отвергли саму