— Благодарю, Ваше Величество, — склонил голову Иван. — Это очень важно для нас.
Мы попрощались и вышли из царских покоев.
— Поехали в лекарню, — озвучил я мысль быстрее, чем Иван успел открыть рот. Его лицо снова стало суровым и озабоченным.
— Нужно, чтобы Митю осмотрели местные целители. Мэтр Скворцов — это, конечно, хорошо, но… пусть и они свое слово скажут, — озвучил мысль Кречет.
Я понимал его. После всего пережитого, он цеплялся за любую возможность убедиться, что с его братом все будет в порядке. Доверять одному, пусть и могущественному, магу было для него слишком рискованно. Ему нужна была уверенность, подтвержденная разными источниками. Что ж, его право.
Мы погрузились. Повозка тронулась, оставляя позади царский двор, впереди была лекарня, а затем долгий путь обратно в Хмарское. Камушек в нагрудном кармане вибрировал и притягивал к себе внимание. Я должен как можно скорее взглянуть на него и разобраться, что он из себя представляет.
Глава 20
Глава 20
Солнце уже поднялось достаточно высоко, заливая Великий Новгород теплым светом. Повозка выкатилась из ворот царского двора, и мы влились в неспешный утренний поток городской жизни. Скрипели телеги торговцев, переругивались возницы, лаяли собаки, где-то надрывно кричал глашатай, зачитывая очередной указ или новость. Обычная, почти мирная суета, которая так разительно контрастировала с тем, через что мы прошли всего несколько дней назад.
Мы ехали молча. Иван сосредоточенно правил лошадьми, умело лавируя в потоке, его взгляд был устремлен вперед, на дорогу, но я видел, как напряженно ходят желваки на его скулах, как он то и дело сжимает губы, явно борясь с какими-то внутренними демонами, не дававшими ему покоя после нашего визита к царю и всего пережитого. Я не торопил его. Иногда человеку нужно время, чтобы переварить события, чтобы собраться с духом, чтобы высказать то, что камнем лежит на душе. Тишина между нами не была неловкой, скорее — выжидательной, наполненной невысказанным пониманием.
Наконец, когда мы уже почти миновали рыночную площадь и свернули на улицу, ведущую к лечебнице, Иван тяжело вздохнул и повернул ко мне лицо. В его глазах, обычно суровых и стальных, сейчас плескалась целая буря эмоций, смешанных с какой-то новой решимостью.
— Спасибо, барон, — сказал он тихо, но отчетливо, перекрывая уличный шум.
— Не за что, Иван, — ответил я так же тихо, хотя прекрасно понимал, за что он благодарит. Не за спасение брата — это было общее дело. За другое. За то, что я поверил. За то, что дал ему этот призрачный шанс, который обернулся реальностью. За то, что сейчас мы едем не просто так, а чтобы убедиться в состоянии Мити у местных лекарей.
— Нет, — Иван решительно качнул головой, его голос обрел твердость. — Есть за что. Ты… ты даже не представляешь, что ты для нас сделал. Для меня. Если бы не твоя… твоя эта… решительность, — он с трудом подобрал слово, — твоя вера в то, что казалось невозможным… Мы бы никогда… Я бы никогда не осмелился пойти туда снова. Мы бы так и жили, считая их погибшими. Ты вернул мне брата. Ты вернул моим людям их семьи. Это… этому нет цены, барон.
Он замолчал, сглотнув комок в горле. Я видел, как блеснула влага в уголках его глаз, но он быстро отвернулся, снова уставившись на дорогу, на спины бредущих впереди пешеходов.
— Я… — начал он снова, уже тише, голос его предательски дрогнул, — я обязан тебе жизнью. Не своей, нет. Жизнями тех, кто мне дороже собственной. И я хочу, чтобы ты знал: куда бы ты ни пошел, что бы ты ни задумал… я пойду за тобой. Мои люди пойдут за тобой. Хоть на край света. Хоть в самое пекло. Слово Кречета.
Признаюсь, его слова тронули меня до глубины души. В этом жестоком, искалеченном мире, где предательство и борьба за выживание стали нормой, такая искренняя преданность, рожденная не из страха или выгоды, а из благодарности и уважения, стоила дороже любого золота. Я положил руку ему на плечо, ощущая под ладонью напряженные мышцы.
— Мне очень приятно это слышать, Иван. Правда. И, если честно, — я усмехнулся, стараясь разрядить обстановку, — мне действительно не помешают рабочие руки и, что еще важнее, умные, опытные головы рядом. Такие, как твоя и твоих людей. Планы у меня, как ты мог заметить, грандиозные. И в одиночку мне их не осилить. Так что твое предложение я принимаю. С благодарностью.
Иван коротко, но крепко кивнул, и я увидел, как тень облегчения промелькнула на его лице. Но тут же его брови снова сошлись на переносице, а взгляд стал тяжелым.
— Я ведь… я ведь похоронил их, Саша, — голос его снова дрогнул, наполнился горечью. — Внутри себя. Каждую ночь я видел их лица во сне… Винил себя, что не смог уберечь, что не вернулся тогда… Эта мысль… она жгла меня изнутри, как огонь жрет сухие поленья в костре. Не давала спать, не давала жить спокойно. Я не могу себе этого простить… что сдался тогда. Что опустил руки.
— Это позади, Иван, — сказал я твердо, слегка сжав его плечо. — Все позади. Прошлое — это опыт. Иногда горький, иногда страшный, но всегда — опыт. Не нужно на нем зацикливаться, копаться в нем, терзать себя виной. Это путь в никуда. Нужно делать выводы, учиться на ошибках — своих и чужих — и идти дальше. Твои люди живы. Твой брат жив. Это главное. А чувство вины… отпусти его. Оно только мешает двигаться вперед. Ты лидер, Иван, тебе нельзя раскисать.
Иван молчал, но я видел, как напряжение понемногу уходит с его лица, уступая место задумчивости. Возможно, мои слова не стерли его боль, но, надеюсь, дали пищу для размышлений, помогли взглянуть на ситуацию под другим углом. Он выпрямился, крепче сжал вожжи, и в его взгляде снова появилась знакомая стальная решимость.
Мы подъехали к лечебнице — высокому, внушительному зданию из белого камня, которое резко контрастировало с более приземистыми постройками вокруг. Оно выглядело солидно, даже монументально, словно цитадель здоровья посреди хаоса и разрухи. У входа толпился народ: кто-то пришел навестить больных, кто-то ждал приема, сновали санитары в серых халатах.
Мы с Иваном осторожно вынесли Митю из повозки. Он был легок, как перышко — долгое заточение у Дикой