А мысли и чувства дьяволы посылали ему такие, что иной раз стыдно про то сказать. Добились своего: поверил отец, что окончательно Богом отвергнут, и мысль эта отчаянием невыносимым пронзила его, хоть и знал он, что многие боголюбивые мужи испытывали подобное и раньше, и описал он истории Людовика Блозиуса41, и Генриха Сузо42, и Святого Иоанна Креста, и Святого Игнатия, и Святой Терезы. Страшно искушаем был самоубийством жизнь свою прервать, из окна выпрыгивал, а ночами нож у горла держал. Но не допустил Господь. Потом внушил ему демон ненависть к Спасителю, и страшная зависть овладела им, что Иисус Христос, а не он для ипостасного соединения Богом был избран. Мысли еретические одолевали его: то он думал, подобно Кальвину, что через веру пребывает Иисус Христос в таинстве евхаристии, телом к причастию непричастный; или манихейская ересь брала верх, и он во всем два начала — добро и зло — видел, даже в мясе, которое ел. Но худшими изо всех были искушения телесной нечистоты, которые с такою страшной силою его терзали, что ни с чем сравнить этого нельзя. Испытывал подобные искушения и Святой Апостол Павел, как сам он о том сообщает во Втором послании к Коринфянам, да и Григорий Богослов даже в весьма преклонных летах бывал ими терзаем. Считая себя навеки проклятым, отец Жан-Жозеф полагал обязанностью своею чинить зло всевозможное, чтобы так волю Господню исполнять, как то проклятым подобает, а самое большое преступление, будучи отверженным Богом, в том видел, чтобы добро делать; «самое большое мое преступление, — говорил он, — в том состояло, что я еще надежду питал и добро пытался творить». А шло это от того, что беспрестанно звучавшие в ухе демона слова безнадежного осуждения попадают в душу одержимого, когда с нею дух дьявольский соединяется. При этом всём какие-то странные дела творились. Когда раз в неделю святой отец рубаху нательную менял, он такие страшные муки испытывал, что всю ночь напролет с субботы на воскресенье корпел в этом действе, а в преддверии сей процедуры, уже в четверг, от страха трепетал.
Много лет прошло, прежде чем утихли эти муки. Но во всем святой отец уповал на Бога, ничего без Его помощи не предпринимая и собственной души работу заглушая. Однако же он всё сильнее ощущал в себе действие сверхъестественной благодати, которая его от демонов защищала. Он, по его словам, ощущал вкус Бога как вкус тыквы или мускатного ореха. Невыразимая любовь к Спасителю и Матери Его Пречистой так наполняла его, что обращался к Ним не иначе как «мама» и «папа». И не поступал так, как некто по имени Жан Лабади43, который, будучи в то время в монашестве и благодать необычайную испытавший, но гордыней пронизанный и непреклонностью отмеченный, не пожелал выказать должного послушания вышестоящим в ордене, Общество Иисуса покинул и на погибель свою к кальвинистской ереси прибился. А вот отец Сурин никогда от подчинения церковному начальству не уклонялся, хотя это не раз оборачивалось ему суровыми испытаниями, но сердито и недобрым оком на благодать его необычайную кое-кто посматривал, считая ее экстравагантностью и каким-то помешательством, а учение о внутренней жизни, которое отец бумаге предавал, считали противоречащим обычаям Общества Иисуса. Однако он знал, что за волей начальствующего надо слепо следовать, даже если собственный ум противится этому, ибо если даже и ошибается начальство, то всё равно перст Божий в этой ошибке неизбежно присутствует.
Но зато вкусил Отец такую сладость благодати Божией, которую надменные ученые и философы презирают, в разум свой влюбленные, что ни одно перо того не опишет. Ибо сам он вслед за автором «Подражания»44 говорит, что лишь тогда Бог в душу приходит, когда человек так податлив, что любой может топтать его, словно грязь. Странное дело, но небесный этот восторг особенно тогда охватывал душу его, когда он раздевался или одевался, но так или иначе видел фрагмент обнаженного тела — своего или чужого. Когда он смотрел на собственное тело, он, скорее, Иисуса Христа святое тело видел, и тогда абсолютно божественное, как он сам говорил, озарение переполняло его душу; «с той ночи Вознесения, — пишет он, — минуло двадцать пять лет, и не случилось никогда, чтобы я, ненароком что-либо нагое завидев, не испытал того первоначального чувства, которое было столь возвышенным и святым, что ничего подобного я никогда не чувствовал... А появилось это чувство не только от созерцания, но и от прикосновения, если в нем была необходимость». Сладкие и благочестивые были то образы, и благодаря им, как дальше рассказывает святой отец, в такое соприкосновение вошел он с Иисусом Христом, что видел в Нем супруга своего и второе свое «я». Ибо в восторгах тех такая интимность между Богом и душой рождается, как между супругами, насколько, после стольких лет воскрешая в памяти, говорит Отец, он судить может. Душа единой с Иисусом Христом становится, в величии, силе и благородстве Его несравненном участвуя.
Столько превеликих милостей от Бога получив, столько мук от злобы сатанинской претерпев, не считал отец Жан-Жозеф, что гоже все эти вещи таить, и много написал трудов, где для наставления правоверных он подробно описывает секреты становления на пути преданности, очищения, просветления и слияния духовного. И многие души исцелили эти труды благочестивые, с пути пагубного вернули и на путь истинный наставили, хотя кое-кто ересь в них пытался отыскать. Однако и по сей день, много лет спустя после того, как Господь Бог святого отца Сурина к себе прибрал (что имело место 21 апреля 1665 года в Бордо), большим почитанием пользуются его писания, в духовной сокровищнице Церкви, Матери нашей, хранимые (хотя одно писание, признать надо, в список запрещенных попало). Впрочем, говорить о них пока не настала пора, поскольку мне главное было, чтобы историю священной борьбы, которую отец Сурин с демонами вел, кратко изложить, на другое время оставляя все важные выводы, что следуют из истории сей.
Вот разве только, к началу повествования возвращаясь, следует сказать, что как колдуна подлого с дьяволом тайный сговор, так и сестер-урсулянок прискорбная одержимость, как смелая борьба отца Сурина, рабство под ярмом демона и последующее освобождение, что всё это представляет необыкновенно сильный аргумент для нашей конклюзии, заранее в предисловии заявленной: что самая большая