Ты слышишь меня, Боже? Слышишь? Говорил какой-то философ, что Ты глухой, немой и что Тебя вроде как и нет вовсе. Другой же говорил, что не немой Ты, а глухой, что приказы нам отдаешь, но молитв наших не слышишь; а еще один, наоборот, что не глухой Ты, а немой, что Ты всё знаешь про нас, но не говоришь нам, что делать. То философы, а вот вера наша учит, что Ты и слышишь нас и говоришь с нами как отец. Но каждого ли Ты слушаешь? И с каждым ли Ты говоришь? Кто от Бога, тот слушает слова Божии, говорит Святое Писание8, знаю, а стало быть, надо к Твоему народу принадлежать, чтобы голос Твой прорвался чрез преграды тела и в душе зазвучал. Говорят, надо сначала самому очиститься от злобы, чтобы голос Твой услышать. А еще говорят, что не очистимся мы от злобы без Тебя, что мы — всего лишь мерзость и ничтожество и не под силу нам преодолеть ледяную пустыню, что нас от Тебя отделяет, и что должен Ты сначала длань Свою простереть. Простираешь, говорят, ко всем длань Свою, за весь род людской Сына послал Ты на муки, все души окропила кровь Его искупительная, а если Тебя кто не найдет, то это его вина, что руку Твою протянутую отверг. А стало быть, моя вина? Моя вина? И еще говорят: пока дышит человек, рука Твоя к нему протянута. Corruisti? Surge!9 Пока не поглотит нас тьма смертная, до тех пор, говорят, вплоть до последнего мгновения благодать уготована, пир Господень продолжается, стол в доме хозяина с ароматным медом и терпким вином ждет гостей — приходи и вкушай. Так говорят, так говорят, а я руками нащупываю, ищу пиршественный стол тот и в темноте лишь на стены каменные и холодные больно натыкаюсь и слышу строгие голоса: твоя вина, твоя вина... А потому я обычно зла, в немилосердные когти себялюбия попадаю, а значит, слаба я, в деревяшку иссохлась душа моя, и лишь память о собственных грехах может на мгновение разбудить ее. Злая я, Боже, вот и не слышу Тебя, не нахожу, не слышу Тебя, и тогда я делаюсь вдвойне злее, а через это — вдвойне глуше... И снова вижу, как, единожды в сети чудовища попав, вырваться из них не могу, разве что в еще более запутанную сеть, из которой в еще более хитросплетенную и крепкую. И затягивается петля на шее моей, всё туже, туже, вплоть до минуты, когда белая пелена очи подернет, а душа в вечную бездну без спасения, без надежды канет.
А теперь говорят: достаточно начать, одно движение, один стук сердца, одна минута истинной самоотверженности — и как раньше зло само ко злу прибавлялось, так теперь добро добром прирастать будет, точно снежный ком, с горы катящийся, точно горный поток, который из невидимой струйки в реку огромную разливается. Легко сказать: начни! Но с чего начать? Ведь не с ума же, ибо вера Твоя — безумие и глупость несусветная. И не с любви, ибо любовь обременена телом и никак ее от тела не отделишь. Возлюби Бога ради Него Самого, говорят, о себе не думая, даже о спасении собственном забыв, возлюби Бога не для себя, а для Бога, как мать дитя свое любит. Но за что мне Тебя любить, Боже? За столькие муки, о которых говорят, что и не муки это вовсе, за столькие труды, о которых говорят, что не трудны они ничуть? Нет, выходит, мне Тебя надо любить ни за что, лишь за то, что Ты есть, что Ты — Бог. Но ведь именно за это я люблю любовника своего, земного, телесного, не за что-то, а за то, что он просто есть, что он есть такой, какой есть, и не спрашиваю о воздаянии, о будущем, о счастье. Выходит, так я Тебя должна любить? Но любовник мой познал меня, я видела его улыбку, он обнимал меня на ложе, я к сердцу его прикасалась, он сам меня нашел, не ища, я знаю, что он есть, я чувствовала, что он есть. А Ты? Как же мне Тебя любить, как начать эту любовь свою, когда Ты ко мне не пришел, не показался сначала, когда не может постичь Тебя ум, когда голос Твой не слышен, когда руки Твоей я не вижу, не чувствую? С чего же мне начать любовь мою, откуда мне знать, что Ты есть, как возбудить в себе эту любовь, которая должна разум осветить, да только у самой у нее света нет?
И здесь мне говорят: не мудрствуй, смирись, пади на колена, отринь мысли непотребные, искусителя прочь отгони. Так, может, не с любви к Тебе начать, а с ненависти к врагам Твоим? Ведь насколько легче ненависть — так, может быть, Боже, именно с ненависти надо начать торить путь к Тебе? Но возможно ли это, коль скоро Ты велел ненависть к врагам из сердца вырвать? Ибо если врага, как Ты учишь, мы должны в сердце своем возлюбить, так и сатану, врага нашего, тоже. Вот так этот единственный путь — а он вопреки приказу Твоему единственный — начинается. А уж если из одной только ненависти можно начать путь на пир Твой, то почему бы не начать