– Потому что я буду тэбэ вэрэн.
– Верность не обещают. Ее доказывают.
Рука Шатая привычно метнулась к поясу, но ножен при нем не нашлось.
– Я докажу. Скажи мнэ, кого зарэзать, и я сдэлаю это.
– Убивать легко, – задумчиво протянул Змей. – Я возьму другое.
– Что?
– Ее.
Синеглазая сжалась в комок. От нее повеяло страхом. Ох, как сладко от нее повеяло страхом! Как быстро этот запах пробудил в Змее желание!
– Не бойся, – хлопнул он себя по колену, – иди сюда. – И Шатаю: – Я не убью ее и даже не сделаю слишком больно. Но первая ночь – моя. А ты будешь смотреть и тем докажешь свою преданность.
У Шатая затряслись ладони.
– Нэт!
– Ну или я могу кликнуть десяток… нет, лучше два десятка парней. Они давно не пробовали никого новенького.
– Она твоя дочь! Боги свидэтэли…
– Нет никаких богов, кроме меня! – рявкнул Змей. – Я могу брать все и всех, кого пожелаю!
– В ее жилах тэчет твоя кровь…
– Она потечет по земле, если вы оба не подчинитесь!
– Я пришел к тэбэ ради нэе. Сжалься. – Помедлив, Шатай опустился сначала на одно, после на другое колено и униженно пополз к отцу. – Я поклянусь тэбэ в вэрности, но ее…
Змей скрипнул зубами – он не терпел, чтобы с ним спорили.
– Никто не тронет ее. Только я. Один раз. А после дам тебе обещанное.
– Лучшэ убэй мэня.
– О, я убью, не сомневайся. Но лишь после того, как ты увидишь, что станет с ее телом, если попробуешь предать…
– Отец!
Голос прозвучал необычайно твердо. Не всякая девка пред родичами так сможет, что уж говорить о Большом Вожде. Но синеглазая не дрогнула.
– Отец, – повторила она, – одумайся! Я – кровь твоя! Я и Шатай. Столько лет ты сеял лишь боль и горе, но наконец твое семя дало иные всходы. Что это, если не воля Рожаницы? В нашей власти все изменить, в нашей власти возродить степь и принести мир Мертвым и Срединным землям!
Песнь степи грозным набатом звучала в словах аэрдын. Шатай слышал ее, но Змей уже нет. Он не дал ей договорить:
– Власть здесь только у меня. И воля тоже только моя. Ты мне не дочь, а всего-навсего очередная баба, и мне нет дела до того, чья кровь течет в твоих жилах. Ты ляжешь под меня или умрешь.
Тень легла на чело аэрдын. Она сухо коротко кивнула и скинула плащ, а после него сарафан. Осталась в льняной рубахе, едва прикрывающей колени.
– Сдержи данное слово, – сказала Крапива, – и я возлягу с тобой.
Вся ненависть, подготовленная для отца, выплеснулась из Шатая на сестру.
– Срэдинная шлюха! Ты нэ посмэешь!
Но Змей дружески похлопал по щеке сына и сказал:
– Она поумнее тебя будет. Сядь здесь и смотри. Поглядим, чего стоит твое обещание.
В синих глазах стояли слезы. Девка обхватила себя руками, но тем самым лишь сильнее очертила тканью грудь:
– Он вправе требовать, Шатай… Прости меня. Так… так нужно. Докажи ему…
Негнущимися пальцами она стащила рубаху с одного, а после и с другого плеча. Змей одобрительно следил, как скользит по округлым бедрам ткань, как по обнаженной коже разбегаются мурашки – не то от холода, не то от страха. Кто-то из воинов подал голос:
– Все ж лучше, чтобы послэ дэвку отдали нам!
И Змей, сам от себя не ожидая, рыкнул:
– Прочь пошел! Все прочь, кроме рабынь!
Мужчины вышли, а самый неугомонный получил от приятеля оплеуху: такого представления лишились лишь оттого, что у кого-то слишком длинный язык!
Девку не сильно-то успокоило то, что свидетелей ее унижения стало меньше. По щекам скатились крупные капли, и она зло вытерла их плечом.
Нет, Змей не сдержит слова. Девка хороша, и взять ее лишь однажды – великое упущение. И ему нет дела до того, насколько противно богам и людям то, что он собирается сотворить с нею.
Шляхи часто обсуждали, что степные женщины пригожи, но Змей с тем не соглашался. Невысокие, с раскосыми глазами и обветренной кожей, с темными пятнами, появляющимися на лице и ладонях еще раньше, чем девки входили в лета… Приноси женщины ему больше удовольствия, Змей давно велел бы привозить к себе рабынь из Срединных земель. Чтобы они были похожи на ту, его первую. Но невольницы, как и все прочее, с годами перестали радовать его. Эта же… Что ж, она будоражила нутро. Похожая на мать, зацелованная солнцем, с густыми, не то что у шляшенок, волосами, с огромными испуганными глазищами-озерами. Нет, все же глаза он ей после выколет. Не дело. Кожа нежная и мягкая даже на вид, ни шрама, ни родинки. Так и тянет нарисовать лезвием ножа алый узор! Впрочем, узор на коже у девки вроде и без того был. Едва заметный, зеленоватый… В полумраке шатра не разобрать, жилы проглядывают сквозь тонкую кожу или странный рисунок, напоминающий стебли крапивы.
Шатай дернулся, но Змей перехватил его. Кому стороннему показалось бы, что отец крепко обнял сына, на деле же Змей ударил его в живот и, прижимая к себе, прошептал:
– Сиди смирно, щенок, или меж ее ног окажется меч!
Шатай шмыгнул носом и сел, недвижимый как камень.
– Иди сюда и ложись. – Змей кинул на пол перед собой звериную шкуру. – Не так! Медленно иди. Красиво. Так, как вы, бабы, пляшете.
Судорога прошлась по ее телу, но девка оказалась неглупа и спорить не стала. Пошла в самом деле так, что воздуха перестало хватать.
– Глядите! – засмеялся Змей, указывая на пленницу. – Вот как надо ходить! Вы же двигаетесь, как звери!
Наложницы не ответили и лишь отодвинулись еще немного, дабы господин не обратил свой взор на одну из них: пусть вдоволь натешится с новой девкой, лучше не мешать.
А двигалась та и верно будто рыбешка в воде! То шагала плавно, почти невесомо, то юрко ныряла вниз, покачивала бедрами, как плавниками. Танцевала, а не шла! Когда же наконец опустилась пред господином на брошенную шкуру, у того от нетерпения в глазах потемнело. Он накинулся на нее, как смрадник на добычу, придавил к шкуре, заломил руки…
– Хочу, чтобы ты кричала, – сказал он и впился в губы Крапиве долгим влажным поцелуем.
Она снова содрогнулась. От страха? От отвращения? От ответного желания? Змей не ведал. Обезумевший, он срывал с себя одежду, дабы всем телом прильнуть к красавице, взять все, что женщина может дать мужчине.
Он ждал,