Снова и снова Змей ударами добавлял веса словам. Уже не мастерством, а удачей и молитвами спасался Шатай от острия. Он завалился назад и едва успел приподняться на локтях.
– Ты слаб, – презрительно бросил ему отец. – Ты не должен был рождаться на свет.
– Но, как видишь, я родился, – процедил шлях.
– Да… – Сталь прочертила борозду через его грудь, разрезая рубаху и вышивая по коже алой нитью. – Ты родился… Убить тебя или… Вот что. – Змей показал зубы, и Шатаю почудилось, что клыки его и в самом деле полны яда. – Станешь моим воином. Я научу тебя держать меч.
Шатай плюнул в грязь:
– Да пошел ты!
Змей провел по зубам бледным языком.
– Да, так и будет, – задумчиво согласился он сам с собою. – Ты станешь моим воином. И быть может, получишь кусок моей власти. И женщин. Ты ведь изголодался по женщинам, сын? Ну так сможешь брать их столько, сколько пожелаешь.
В памяти вспыхнул образ аэрдын. Синие очи, пшеничная коса, ноги, бесстыдно обвивающие бедра срединного княжича… Она будет принадлежать лишь ему. Не все ли равно, одна кровь течет в их жилах или нет? Никто не скажет дурного слова и не посмеет помыслить о жене сына вождя. Быть может, только так и удастся стать ей мужем – презрев законы богов и отбросив честь? Уж чем-чем, а честью ради аэрдын он пожертвовал давненько. А княжич… ему он отрежет то, чем так гордится срединный ублюдок. И вырвет глаз просто потому, что так захотелось.
Столь яркой и сладкой была картина, что Шатай вздрогнул, когда Влас, отчего-то с обоими глазами, напал на Змея. Отец играючи отбил атаку.
– Ты останешься здесь, в грязи, или пойдешь со мной, – сказал Змей. – Ну?
Шатай открыл рот… Но заговорило небо.
Оно закричало так, что глухой услышал бы. И ответом ему стал стон земли. Долго она пела, любовью и уговорами взывая к своим детям, но пришел срок, когда земля боле не могла петь. Она стонала, умирая и захлебываясь кровью, а люди все продолжали вспарывать друг другу глотки.
Подсвеченные молниями, черные тучи на миг расступились, являя взорам разгневанные лики богов. Кто-то закричал и пал на колени, кто-то пуще прежнего зазвенел железом, взывая к милости и принося жертвы небожителям. Вот только не таких жертв желали боги… Священное древо на холме вспыхнуло, как сухая лучина; казалось, от дождя пламя лишь сильнее разгорается, выпуская из ствола мать-Рожаницу. Складки коры чернели и осыпались, дождевые струи плетьми хлестали по спинам нерадивых детей. В грохоте звучал не то крик, не то вой, и стало не разобрать, кричат люди или нелюди.
А после все разом прекратилось, замерло в предсмертной судороге, но лишь для того, чтобы ударить снова. Земля дрогнула, а холм, нависающий над маленькой деревней на границе Срединных и Мертвых земель, величаво сполз вниз, навеки укрывая людей.
Глава 24
Когда те немногие, кого не завалило землей, сумели подняться, буря лишь набирала обороты. Словно челн, разрезающий воду, холм разделил сражающихся надвое, и с какой стороны остались друзья, а с какой враги, было уже не разобрать.
Ком земли давил на грудь, Шатай с усилием откинул его и поднялся на нетвердые ноги. Окрест лежал погост. Поломанные руки и тела, пики и топоры, торчащие из рыхлой черной земли, стоны, доносящиеся откуда-то снизу.
– Влас! – Собственного голоса шлях не расслышал, лишь закашлялся от боли в груди. – Княжич, будь ты проклят!
Земля под сапогом зашевелилась, и Шатай пал на колени, раскидывая ее в стороны. Человек был жив и лепетал молитву Рожанице. Уже неважно, шляхом был тот человек или срединником. Шатай до пояса откопал раненого:
– Дальшэ сам!
И заковылял к следующему. Те, кто освобождался, помогали выбраться остальным. Намокая, земля тяжелела, и чем дальше, тем сложнее было доставать людей из-под нее. Непостижимая тяжесть давила на них: огромная ступня и кусачие мошки, не иначе.
– Помоги!
Шатай двинулся на зов, чтобы узнать в изуродованном теле одного из жестоких бойцов Змея. Нынче он не ломал чужие кости и не раскручивал над головою пращу. Он лежал под огромным валуном, и его тело ниже пояса было расплющено.
– Помоги… – повторил шлях, из его рта потекла бурая пена.
– Тэбэ ужэ нэ помочь. – Шатай осмотрелся, поднял выпущенный кем-то меч и сжал рукоять. – Могу лишь прэкратить твои мучэния.
– Да… – попросил умирающий, и шлях внял его мольбе.
Отчего-то убить на этот раз оказалось сложнее, чем в бою. Горло перехватило, воздуха не хватало, а дождь на щеках вдруг стал горячим. Неужто ради такой кончины сражались отчаянные воины? Неужто Хозяйка Тени не посчитала их достойными гордой смерти? Да и есть ли она – гордая смерть? Или в уродстве, что творится вокруг, и есть ее истинный облик?
Шатай не стал вытирать лезвие. Он знал: еще многие попросят обагрить его кровью.
Кого-то удалось выволочь на равнину. Таких забирали бабы, схоронившиеся в деревне. Милостью Богини сами Тяпенки остались стоять. Лавина слизнула войско, но не тронула избы. Лишь частокол покосился настолько, что превратился в деревянные мостки к домишкам. По другую сторону от завала суетились еще люди – то шляхи вытаскивали своих. Огромное войско Змея накрыло почти целиком, число выживших лишь немного превосходило княжью дружину. Но пока им было не до битвы, как и срединникам. Недобро косясь друг на друга, недавние враги проходили мимо, а то и вместе доставали на свет умирающих и мертвых. Уж не того ли желала Великая Мать, обрушивая на непослушных детей свой гнев?
Но чуду свершиться было не суждено. Оползень всего страшнее прошелся там, где кипела ожесточенная битва. Шатай, Влас и Змей сражались именно здесь. Власа пока было не видать, зато шлях сразу узнал фигуру отца в обрамлении серебряных струй дождя. Он стоял на оплывне, раскинув руки в стороны, и… хохотал. Под его ногами умирали люди, но Змею не было до них дела. Сами боги бросили ему вызов, и Змей принял бой!
Мудрые говорят: покуда змее не отсечешь голову, нечего и думать, чтобы рубить хвост. Змей прошелся взад-вперед, балансируя на неверной осыпи, сапогом отпихнул кого-то, кто, моля о помощи, вцепился в штанину. После повернулся, посмотрел из-под ладони. Мало что можно было разглядеть за стеной воды, но сына он нашел сразу. Змей помахал рукой и приглашающе махнул, мол, жду тебя. А после приложил ладони ко рту и закричал:
– Воины! Гордые шляхи! Не помню, чтобы в Мертвых землях было достойно спасать обреченных! Степь забрала лишь