Наконец, в середине августа Кларк расположил своих людей на восточном склоне горы, в четверти мили к западу от городской черты Эгремонта, штат Массачусетс, надеясь поймать рейдеров Нобла на их пути в Нью-Йорк (или, возможно, из Нью-Йорка). Но неверно оценить свое положение было достаточно легко в месте, где никто не согласовывал границы, и вскоре Кларк оказался лицом к лицу с тремя мировыми судьями Массачусетса и батальоном ополченцев, которые считали, что он собирается напасть на Эгремонт. Однако никто не хотел сражения, и Кларк, заявив о своем праве исполнить поручение короля, отвел своих людей назад, на ту сторону горы, которая, как сообщили ему массачусетцы, была нью-йоркской[926].
И на этом все успокоилось. Теперь, когда дело дошло до драки, правительства Массачусетса и Коннектикута оказались не готовы поддержать претензии своих поселенцев силой, и у скваттеров не оставалось иного выбора, кроме как бросить свои фермы или подписать договоры об аренде. Армия, задействованная на стороне нью-йоркских лендлордов, фактически уничтожила претензии Новой Англии. Однако этот результат, выходивший далеко за рамки намерений Гейджа, имел и негативные последствия, когда изгнанные янки опубликовали свою версию истории в Бостоне. В течение нескольких недель в газетах юга Виргинии появились рассказы о красных мундирах, которые «жгли и разрушали… дома, грабили и разворовывали другие, топили печи в бочках с сидром, выволакивали провизию… на открытые улицы, [и] разрывали пуховые перины». Возможно, этого было бы достаточно; но министерство впервые узнало об этом эпизоде не от Гейджа, а от представителя Массачусетса, и сделало выговор и главнокомандующему, и губернатору за то, что они позволили использовать армию для разрешения спора между колониями. Это «дело, — писал государственный секретарь, — не было проведено с тем темпераментом и благоразумием, которые требуются в подобных случаях… Остается надеяться, что права сторон были очень хорошо выяснены до того, как военная власть была призвана на помощь гражданской, ибо лишь немногие обстоятельства могут оправдать подобное решение». Таким образом, Гейдж, сделав себя приятным и свои войска полезными для гражданских властей Нью-Йорка и надеясь заставить ассамблею поддержать армию, оказался виноват в обострении межколониальных противоречий. Но больше всего его, должно быть, поразило то, что Нью-Йоркская ассамблея ответила на его жесты доброй воли резким отказом от Акта о постое и отрицанием полномочий парламента[927].
Именно в июне, когда майор Браун и 28-й полк отлавливали скваттеров и уворачивались от пуль в Филипс-Патенте, ассамблея приняла ряд резолюций и законопроект, призванный обойти Закон о казармах. Законопроект, названный Законом о казармах, выделял из казны 3200 фунтов стерлингов — опять же из средств, выделенных в 1762 году, — на закупку кроватей, постельного белья, дров, свечей и кухонной утвари для двух батальонов сроком на один год. В документе не упоминались пиво, соль и уксус, предусмотренные Законом о постое, да и сам Закон о постое. Губернатор Мур, возмущенный, хотел наложить вето — средства, уже находящиеся в казначействе, предположительно, все равно были в его распоряжении, а Ассамблея ущемляла его полномочия, ограничивая их использование, — но Гейдж, которому деньги были нужны скорее раньше, чем позже, утверждал обратное. Плохой акт был лучше, чем совсем никакой; возможно, другие колонии воспримут его как подчинение Закону о постое; и он все еще надеялся, что патриции в ассамблее оценят усилия армии и придут в себя. Поэтому Мур с сожалением согласился на принятие закона о казармах, утешив себя письмом к государственному секретарю, в котором предупредил его, что ассамблея будет игнорировать любой акт парламента, «не подкрепленный достаточной властью для его исполнения»[928].
Губернатор Мур в последний раз попытался протянуть руку примирения, но (как ему казалось) снова ее укусил. В июне он поддержал инициативу ассамблеи выпустить 260 000 фунтов стерлингов в валюте провинции, попросив Тайный совет сделать исключение из Закона о валюте 1764 года. В ноябре пришло сообщение, что Тайный совет одобрит выпуск валюты при условии, что ассамблея включит в закон пункт о приостановлении действия закона. В том же пакете был ответ государственного секретаря на жалобы Мура на ассамблею, и в нем секретарь недвусмысленно заявил, что Нью-Йоркская ассамблея должна принять Закон о квартетах в том виде, в каком он был принят, и подчиниться ему до буквы, или же столкнуться с последствиями. Губернатор благоразумно не упомянул о распоряжении секретаря, когда сообщил собранию, что Тайный совет одобрил денежный законопроект при условии, что к нему будет приложена статья, приостанавливающая действие закона. Законодатели отказались. Если губернатор не согласится подписать закон без этой «необычной оговорки, — ответили они, — мы готовы переносить наши беды так хорошо, как только сможем»[929].
На этом все закончилось. Мур — теперь он уже наверняка думал о Кадвалладере Колдене лучше, чем тот, — в ответ направил госсекретарю директиву, предписывающую ассамблее безоговорочно подчиниться Закону о квартетах. Члены ассамблеи оценили свое положение, а затем, 15 декабря, устояли. В результате, конечно же, возник тупик. В течение шести месяцев ассамблея отказывалась подчиняться, и прежде чем вопрос был окончательно решен, в дела Нью-Йорка вмешался сам парламент.
ВИРГИНИЮ преследовали другие тревоги, и другие противоречия досаждали ее лидерам; но и здесь они стали более серьезными после принятия Гербового акта. До войны дворянство Старого Доминиона было более сплоченным, чем, возможно, любой другой правящий класс в атлантическом мире, но после кризиса, вызванного Гербовым актом, оно раскололось на фракции, которые будут ссориться в течение десятилетия. Источник этой трещины был личным в том смысле, что ее открыли необдуманные слова и действия плантатора Ричарда Генри Ли с Северной шеи. Однако Ли сделал не больше, чем утверждал, что социальная линия разлома, давно присутствующая под гладкой поверхностью виргинской элиты, берет свое начало в моральных недостатках некоторых из величайших семей провинции. Его обвинения в корысти, в поведении, неподобающем джентльменам, привели к необратимому расколу, потому что