«Похоже, фокус с аурами останется со мной навечно».
Те, кто ворвались в квартиру, действительно остались в ней. Понаблюдав за силуэтом брата сквозь стены, Вика поняла, что означало сказанное ею «не полностью». Скрывающийся Евгений просматривался куда лучше, чем засевшие внутри головорезы. На самом деле, они почти сливались с мебелью… тем, что от неё осталось.
Вика не стала дожидаться, пока брат позовёт её.
– Чисто! – отозвался Евгений из спальни и добавил вполголоса: – В каком-то смысле.
«В каком-то смысле».
У Вики похолодело в животе: место, в котором она привыкла прятаться от тёмных ночей и пасмурных дней, превратилось в помесь скотобойни и застенка для расстрелов. Гильзы на полу звенели от неосторожного шага; ломы и кувалда были свалены в кучу, будто почерневшие от времени обглоданные кости. Стены испятнали дыры, постель напоминала искорёженный труп собаки на шоссе. Шкаф Евгения похоронил под собой немалую часть комнаты; обломки оборудования не сгодились бы и в утиль, а с ремонтом исполосованной одежды вряд ли справился бы даже очень изобретательный портной.
– За что мне это! – взвыла Вика, но тут же осеклась.
Тела виновников разрухи, трёх бритоголовых «быков», своим видом вызывали омерзение. У одного была вырвана грудина; лёгкие и надкусанное сердце валялись в углу, явно отброшенные. Второй лежал у кровати с кровоточащей культей вместо левой руки и обглоданным лицом; сама рука покоилась на задней стенке шкафа, там же лежал пистолет с опустевшей обоймой. Кровавый след на полу вёл на кухню. На первый взгляд казалось, что третьему головорезу повезло больше остальных: все части тела остались на своих местах, а раны выглядели не так страшно. На деле же звериная ярость соединилась с сугубо человеческими излишествами. Грудь покойника исполосовали, кожанка и майка не спасли, лицо покрывали синяки и ссадины, на горле зияла рваная рана.
Вика всхлипнула. Разгромленный колумбарий посреди спальни стал братской могилой, а невредимые, хоть и испачканные кровью, урны – надгробием.
– За что мне это! Что мне теперь делать?!
– Не думай об этом, скоро всё закончится. Купим мы тебе новую мебель.
– Купим, блин! Скажешь же!.. Скажи ещё, что знаешь, какого хрена здесь происходит!
– А что тут знать? – Евгений сунул руку в открытую урну и извлёк из неё фалангу пальца. – Рожин зол за стройку и пытается нас прикончить. Сперва взялся пытать бабу, которой я пару раз прочистил трубы, теперь вот прислал за тобой. Как видишь, даже дважды мёртвые, наши тётушки могут постоять за себя.
Вика не удержала стона. С тех пор как Евгений поселился у неё, спокойная жизнь превратилась в водоворот насилия и кошмаров. Мало того что разнесли квартиру, ещё и с работы погонят за разбитое оборудование.
– Толстяк застрял в девяностых, это его погубит. Отоспись, хватай родню, – Евгений кивнул на урны, – и поезжай в убежище. Я тоже скоро буду.
– Что ты собрался делать? – Вика утерла слёзы, но на щёки брызнули новые.
Евгений извлёк из рукава пластиковый кинжал и глядел на него, словно на предмет из далёкого прошлого. Как взрослый смотрит на любимую в детстве книгу, ныне уже не вызывающую восторга. Больше никакого удовольствия от чтения, просто дань памяти.
– Говнюк отнял у нас прошлое. Я лишу его будущего.
Глава 5. Любовь волчицы
Двадцать лет назад
Первый день без Папы Женя прожил словно на автопилоте.
В доме стало свободнее, будто из комнат вынесли лишнюю мебель. Не то чтобы Папа производил много шума, но в привычных стенах стало непривычно тихо. Тётушки редко шумели при свете солнца, да и тётя Лиза чаще ночевала в городе, чем в поместье. Бытовое шуршание тёти Алисы вытеснялось свистом сквозняка. Даже Вика как-то притихла.
Матери нигде не было. Во всяком случае, Женя её не видел.
Когда стемнело, Женя почистил зубы и собрался принять ванну. Журчание воды успокаивало, а пар придавал обстановке ощущение сна: стены блестели, свет окрасился в персиковые тона, отражение в зеркале расплылось. Женя разделся и погрузился в воду. Было горячо, но он быстро привык. Потяжелели веки, разморённый мозг оградился от тревоги, будто пересохший колодец заложили пенопластом и накрыли листом фанеры.
Иллюзия нормальности. Имитация покоя.
Задремав, Женя не услышал, как открылась дверь, не заметил силуэт за шторой. Но вот раздался плеск, тёплая гладь покрылась рябью, и в подбородок начала врезаться череда волн, задевая губы. Не соображая, он приподнял веки.
Женя и представить себе не мог, что на бёдрах у Матери такая дряблая кожа.
Мать присела перед Женей на корточки. Осунувшееся лицо заслонило собой весь мир, осоловевший взгляд был устремлён не на сына, а куда-то за него. Волосы свисали с головы Матери как водоросли с прибрежных камней, пахли землёй и какой-то химией; от шеи несло потом. Вода в ванной быстро остыла, будто в неё высыпали гору колотого льда. Щёки Матери и Жени соприкоснулись. На дне смачно булькнуло, и Женя ощутил, как под ним закрутилась воронка. Мать подхватила Женю и поставила на ноги. Её прикосновения были холодны, как айсберг, и столь же непродолжительны, как его дрейф в тёплом море.
За спиной Жени скрипнул смеситель. Спасаясь от хлынувшего кипятка, мальчик уткнулся лицом в живот Матери и обхватил её руками. Сквозь журчание воды пробился тяжёлый вздох. Женя жалобно промычал в ответ и поднял взгляд. Давно он не видел мать такой… измученной. Сейчас она напоминала мокрую кошку.
Помедлив, глядя Жене в глаза, Мать потянулась к смесителю. Тот скрипнул снова, и вода охладилась: не талый лёд, но и не кипяток.
«Так хорошо, мама». Женя пригнулся и поцеловал колено Матери. В ответ она мимоходом погладила Женю по плечу. В тёплой воде прикосновение не казалось таким холодным, скорее приятным – таким, каким должно быть всегда.
Ручейки, стекавшие с Матери в слив, окрашивались то в тёмно-серый, то в бурый. Скоро к воде добавились клочья мыльной пены. Женя ощущал, как они падали ему на ступни, макушку, плечи; как сползали по лопаткам и пояснице, свешивались с ягодиц и плюхались на пятки. Щекотно, но как-то иначе, непривычно, будто кто-то гладит там, где гладить не принято.
Пена множилась: Мать мыла голову и попутно натиралась мочалкой. Перепадало и Жене. Он не сопротивлялся, когда Мать разворачивала его, чтобы намылить тщательнее, послушно подставлял лицо и грудь под бившие из лейки струи.
Весь день Женя ожидал какого-нибудь подвоха, но теперь чувствовал себя в безопасности.