Позолота потускнела. Я предложил промыть её горячим самогоном. У мужиков слышал, что очень хорошо всякую копоть им оттирать. Так и сделали.
Позолота очистилась, и облик воссиял.
Среди икон и горящих лампад сиял и благоухал.
Да, благоухал на славу.
Недаром я флакон духов «Красная Москва» влил в самогон.
До сих пор помню это благоухание. За что и был травмирован солдатской пряжкой ниже пояса.
И молились женщины монастырские, верили в чудо благоухающее. Просили, чтобы чудо случилось: их-то вернулся живой, хоть когда-нибудь, хоть какой, но вернулся. Молилась и та тётенька, немножко тронутая. Мы в неё, помню, как-то камни бросали. Я попал, и она заплакала. И тётя Шура сказала: грешно это. Она до войны молодой самой красивой была. А как похоронку получила, с ней это и случилось. Она молилась, и взгляд у неё был просветлённый, чистый, глаза не тусклые, как обычно, безразличные, а светлые, красивые. И сама совсем молодой вдруг сделалась. Она смотрела на образ Богородицы, говорила тихо с мужем, желала здоровья ему, счастья. Ждала скорой встречи с ним…
Какой встречи?!
Она же похоронку получила!
Было тепло и тихо.
Я стоял и плакал. Тонкие свечи едва слышно потрескивали и были похожи на большие жёлтые звёзды. А одна была почему-то печальна.
Я стоял на вахте. Было тепло и тихо. Я глядел на звёзды. Они были большими и яркими. В городе такого не увидишь. А одна звёздочка была печальна и не переливалась. Сверху появилось громадное скопление сияющих звёзд, точно по течению шёл колёсный пароход. Красивый. Окутанный звуками старинных вальсов. Прекрасное видение прошлого медленно плыло мимо меня.
Казалось, совсем недавно я испытывал волненье от музыки, что звучала в саду и лилась в открытое окно аудитории. И было это волнение таким сильным, что я не мог заниматься.
Как же недавно это было! И вот я уже помкомандира землечерпалки, стою на вахте и углубляю судовой ход.
Музыка с парохода. Нарядные люди на верхней палубе… Неужели я и там жил недавно? Прошлое приближалось. Оно пройдёт в музыке радости, огнях мимо меня, поприветствует гудками, шумя лопастями колёс. Почему-то только со старых пароходов нас всегда приветствовали гудками.
Я ждал, дав ему ход.
Ночь. Берегов не видно. Только небо в громадных звёздах и среди них – одна печальная. Звёзды отражались в реке. Получалось, что я среди звёзд и углубляю звёздное небо. Из звёздного неба выныривают черпаки и могут принести всякое, не только песок, но и топляк, мусор, а то, не дай бог, и авиабомбу. Это смотря в какой части звёздное небо углубляешь.
А сейчас звёздочка блеснула. Надо рассмотреть чудо природное. Бытовое стекло не может так играть и переливаться в ковше с песком и водой. Что-то внутри меня просило, умоляло рассмотреть находку.
Я остановил машину и стал рыть палкой песок. Вот одна звёздочка, вторая, третья… Ожерелье на скелете! Он проступал из песка – череп и фрагменты костей.
А с острова слышится разухабистое: «И за борт её бросает в набежавшую волну».
А может быть, это она и есть – персидская княжна, что сидела «ни жива и ни мертва» в объятиях хмельного бандюгана? Её-то он и бросил за борт? Но за что?.. На потеху подельникам. И это было страшно даже для них, раз бандюганы «приуныли».
И каково: «Грянем, братцы, удалую за помин её души».
Удалую за преступление. А ведь до сих пор поют. Даже на концертах.
Не по-русски это.
Я посмотрел на небо: звёзды как-то потускнели. А печальную звёздочку и совсем не было видно. Звёздочки решили, что я красавицу тоже брошу за борт, сняв перед этим ожерелье.
Я осторожно промыл череп и косточки от песка, снял тельняшку и запеленал останки. Посмотрел на небо: звёзды опять ярко светились и радовались.
Я стал искать печальную звёздочку, что была для красавицы кем-то, чтобы посоветоваться, что делать дальше.
Отдать в музей? Но тогда не будет упокоения души…
Опять на дно? Но она лежала там века во мраке и одиночестве.
Сжечь, чтобы дым вознёс останки к звёздочке, что так переживает за неё? А ожерелье? Может, оно тоже имеет значение?
Я глядел в небо, пытаясь найти подсказку.
– Командир, командир, с Дарьей плохо! – закричала Настя лебёдчица.
– Что с ней?
– Схватки, похоже на преждевременные роды.
– И что?
– Ты командир, принимай роды.
И для меня всё исчезло. Только это, только Дарья.
– Всех из бытовки. В бытовку кипяток из котлов. У кого чистое бельё, снять с себя и в бытовку. Нож, ножницы кипятком. Аптечку. Кто рожал?
– Я, – сказала Настя.
– Вот и примем с тобой.
Настя побледнела. А может, и я такой же был.
Мы с Настей разделись до пояса, помыли руки хозяйственным мылом пару раз, расстелили на столе чистое бельё, раздели Дарью, уложили, обмыли и стали ждать.
Дарья стонала.
Я стоял и… не было ничего, а тут раз… и сейчас новый член команды появится.
– Командир, командир, дизель – пассажирский трёхпалубный – с верха прёт, ход просит.
А мне что, пропустите. Я стою, подняв вверх стерильные руки, воняющие хозяйственным мылом, равно хирург перед операцией.
И тут меня подбросило, я выскочил на мостик и стал подавать короткие, тревожные сигналы.
На дизеле не реагировали. Хода не сбавили и требовали пропустить. Сволочи!
Я пошёл на сближение к середине судового хода. Дал луч прожектора по боковому тросу, что шёл поперёк судового хода, и стал бить им по поверхности. Рации у нас не было, даже матюгальника и того не водилось.
Но я был не хуже. И выдал им всё, что о них думаю, называл вещи своими именами на настоящем волжском наречии.
Пассажиры сгрудились на один борт и слушали мою пламенную речь истинного волжанина.
Слышно было далеко – глотка у меня бурлацкая.
Наконец до них дошло, что у нас серьёзное ЧП и требуется экстренная помощь.
Дизель-теплоход застопорил ход и стал отрабатывать задним. И почти встал на месте. Надо же держать такую махину на одном месте по течению и не отдавать кормовой якорь. Не всякий сможет. А капитан дизеля держал. Старый волгарь, видно.
Мы укрыли Дарью тельняшкой и спустили в лодку, и тут она не выдержала и закричала.
– Дарьюшка, потерпи, немного осталось, – говорил я и прижимал к себе.
Лодка в четыре весла понеслась к теплоходу. Машинист и старший матрос гребли с такой силой, что я испугался, как бы они вёсла не сломали. Одно и правда сломалось, правда, уже перед самым теплоходом.
Нам с земснаряда