Сел я и запел в раздумье. Басом, конечно, как по радио, тарелке чёрной нашей: «На тихом бреге Иртыша сидел Ермак, объятый с Дуней». И почему он с Дуней объят был? Или не расслыхал я? Тарелка-то у нас хрипела.
И тут меня шмель укусил. Я его хрясть – и размазал. Смотрю, нет, не шмель – комар. Тут даже комары со шмеля величины.
Я так и подскочил. На берёзу взлетел – змея метра полтора на меня пялится. А на спине у ней узор – гадюка. Она к берёзке, а я выше и выше от страха. До самого верха и забрался. Берёзка согнулась и враз на островок меня перенесла. Тут я руки и отпустил. А змея там осталась. Вздохнул свободно, полной грудью. Никогда так не дышал свободно. Шутка ли, от чего избавился!
Вынул ножичек – штык трофейный – срубил палку с рогатиной на конце и стал проверять, есть ли на островке змеи.
Пока по кустам шукал, не заметил, как островок от мохового берега швартовые отдал и поплыл. Я даже обрадовался: змей не будет! На острове раздолье, главное – до меня на него нога ничья не ступала, я первый. А по закону первооткрыватель должен описать остров, нанести на карту и дать ему название.
Форма – неправильного круга, площадь – с полполя футбольного. В метрах трудно определить, опасно к краям острова подходить, к тому же я забыл измерить свой шаг в метрах. Таким я его и нанёс на бумагу. В масштабе, конечно, а потом стал рисовать на ней, где какие деревья, кустарники растут. В середине острова, где берёзки, земля дёрном покрыта, а дальше, к воде ближе, мхи разноцветные, мягкие.
Ягоды:
• брусника гроздями виноградными висит (правда, виноград я только в кино видел);
• черника, гонобобель;
• малина с яйцо куриное;
• земляника с гусиное яйцо;
• грибы – шляпка к шляпке, все белые, не червивые.
Вода вокруг прозрачная, глубоко видно. Рыбы всякие плавают. И тишина. Это было главное. Тут мне жрать захотелось, с утра ничего не ел. У нас как: открываешь что – не до еды.
Первооткрывателю главное – открыть, а остальное всё потом.
Перекусил чёрным хлебом с огурчиком. Стал готовиться к пиру и решать, как остров назвать. И надо же! Одни съестные названия в голову лезут: Шамовка, Бублик, Плюшкин, Коврижка, Брусничный, Малиновый, Земляничный (из этих ягод варенье отличное). Нет, надо поесть как следует, потом и придумать название.
Я достал металлическую коробочку, по шву воском запаянную, открыл, вынул из неё спички (головки и чиркалка в воске). Сухостоя собрал, вспучил, на него травки погрубее, сухих веточек, а потом и сучья. С одной спички разжёг костёр. А тут и леска-закидушка задёргалась. Вытянул – судак приличный! И что? И он на хлеб пошёл. Нет… хлеб с крючком малявка заглотила, малявку – окунёк, а потом уж окунька судак. Так-то.
– Как в жизни, – вздохнула Молодость.
– Вот из него, который из жизни, я и сварил уху.
– Без соли?
– А щавель на что? Вместо соли.
И после многотрудного предприятия была у меня отличная шамовка: уха из судака, картошечка печёная с грибами, огурчики сладенькие, помидорчики. А потом и ягодки на любой вкус. Десерт по-нынешнему. Но тогда и слова-то такого не слыхивал.
Потом мхов сухих набрал. На самом высоком месте настелил веток, прикрыл их мхами и прилёг. Лежу гляжу в небо. Хорошо-то как!
Это надо же, какое место открыл! И почему другие не знают? А может, это рай? Тётя Шура всё о рае говорит, что там ни забот, ни тревог, ни болезней… Жизень себе в удовольствии. Я здесь в удовольствии, значит, я в раю. Вот какой рай. Вернусь, расскажу монастырским, как хорошо в раю, только я имя раю не придумал. Я стал придумывать… и заснул.
А проснулся… среди звёзд. Кругом звёзды! Большие, яркие и совсем рядом, точно в раю, потому что звёзды такие волшебные и кругом. Только почему же темно? Наверное, и в раю ночь бывает.
Может быть, это не звёзды, а ангелы светят фонариками и разговаривают со мной? Но я их языка не понимаю. Хорошо светят, переливаются лучики. Вдруг они спрашивают о моих желаниях, просьбах, чтобы они их Боженьке передали?
Боженька! Сделай так, чтобы у нас в монастыре все были всегда сыты. И Колька с братьями не ссорились из-за чёрного хлеба. Пусть у них белого вдоволь будет. И пирожки с любой начинкой, и плюшки с сахаром, немного подгоревшим, так вкуснее.
И чтобы семьи были полными. А то у нас один дядя двоих девочек один растит, мамы нет, она, сучка, к мужику другому ушла. А муж после фронта вернулся, вот только не мужиком стал. Значит, на войне не только убить или покалечить могут, но из мужика не мужика сделать. Не надо так.
И чтобы детского дома у нас не было. Пусть у детишек этих хоть кто-то будет. Пусть хоть один, но родитель. Сделай, пожалуйста, меня тогда можно и не забирать в рай. У нас и в монастыре хорошо жить станет.
А ещё сделай так, чтобы те, безрукие и безногие молодые парни, что на базаре милостыню собирают, её никогда б больше не собирали. Возьми их к себе на хорошую жизнь. Они не виноваты, что такие с войны вернулись. Они родину защищали, их такими война сделала. Здесь им плохо, никто им хорошей жизни не хочет дать, а я вот не могу понять почему. Они же герои, они родину собой закрыли!
– И ты до сих пор их помнишь? – печально спросила Молодость.
– Да. Я их не боялся.
А потом они вдруг все разом исчезли? Куда их дели? Сколько их в стране было? Я до сих пор не могу понять, что с ними сделали. Умертвили, что ли? И все молчат. Как будто и не было их на свете белом. Их никто не вспоминает, а мне страшно.
Вот я и просил у Бога за них и верил, что Он поможет. И даже после того, как посмотрел назад и тьму увидел страшную. Понимаешь, сзади звёзд-то не было! Была тьма. Ад как он есть. Тётя Шура так говорила.
Тогда я стал смотреть только вперёд, хотел быть среди звёзд. И задремал…
Проснулся от крика птицы. Небо светлое, звёзд не видно, а тьма – лес. И островок снова к берегу прибило.
Надо было уходить на Большую землю. Я привязал обгоревшее поленце к верёвке