– И что ты решил? – спросила Молодость.
– Замок построить… и подарить.
– Кому?
– Я ещё не знал. Но непременно прекрасной даме, и удалиться в закат, совсем как в кинах. И пусть она помнит обо мне всю свою оставшуюся долгую жизнь. Как красиво и благородно!
Я спёр у солдат сапёрную лопатку. Это было неблагородно, но для строительства необходимо.
Если б они знали, для чего я покушался на их имущество, они бы сами дали, да ещё со штыком-кинжалом в придачу. Но я не мог сказать.
Очень непростое это дело – строить под носом нашей монастырской братии незаметно. Они похуже пиратов были. Но я придумал, где и как. Если я стану строить подальше от наших сборищ, то привлеку внимание. Меня б выследили, подняли на смех, а замок сровняли бы с землёй, наделав в него предварительно.
Поэтому я решил строить его на крутом берегу, рядом с полуразрушенной плотиной между прудами. Недалеко с местом, где мы качались на тарзанках и прыгали с них в воду.
Кому в голову придёт что-то делать на крутом обрыве, заросшем ядовитыми лопухами? Никому!
А мне пришла. И началась работа, скрытая от всех, под носом у всех. Этим я больше всего гордился.
И самое трудное – молчать.
А так хотелось рассказать. Аж распирало от хотения! Даже животик появился. Хотя, может, то было от питания. Такого питания, кой-какого.
– Я тихой была, но не выболтать такое… – изумилась Молодость. – Нет, не удержалась бы, похвасталась! А тебе вот удавалось тайну хранить.
– Я лишнюю землю при рытье замка в портках выносил. Они широкие, шаровары из сатина, каждый год на лето шились. Я мешочки в них прятал. А потом, стоя возле пруда, где все купались, развязывал, ямку и песочек – под ноги, в водичку. Всё гениальное просто. Никто ни разу меня ни в чём не заподозрил. Однажды я так крестик нашёл.
– И что?
– Ничего, крестик как крестик. Симпатичный.
– А ведь это монашка закопала. Ну а если закопала, значит, была причина.
– Какая? – спросил я.
– Может, клятва на крови.
– На крови? Утопила кого поди.
– Кого?
– Ребёночка свово! Согрешила, вот и каялась, – пожал я плечами.
– Что ты, господь с тобой, грех-то какой! Нет, давай не будем о мрачном, – сказала Молодость. – Это не монашка, а послушница.
– А в чём разница?
– Я забыла.
– Тогда послушная монашка. Интересно, а непослушные бывают?
– Кто знает, я в монастыре не жила.
– Ладно, пусть будет так. Молоденькая, жизни не знает. И всё воспринимает как Божье чудо.
– Вот и учудила.
– А что она такое могла сделать?
– Да ничего, она ж социально изолированная. Это с ней учудили, такую красу изолируя. Черноброва, белолица.
– А какие глазищи!
– Сколько же мракобесия было раньше. Власть тьмы внизу, тьма власти вверху.
– О, про сейчас и говорить не будем… мы политкорректны.
– Вот прошлое – всё прогрессивное, либеральное под гнёт. Житья не давали.
– Глубоко.
– А сейчас наоборот – гнёт мракобесия либерал-прогрессистов.
– И всё возвращается на круги своя.
– Сильно.
– Но вернёмся к чуду.
– Какому?
Они задумались.
– А какое чудо самое чудесное… – протянул я.
– Это когда во тьме, кромешной тьме…
– Разве тьма бывает кромешная. Хотя красиво, конечно, – удивился я.
– В кромешной тьме происходит таинство зарождения…
– Вселенная… – согласился я.
– Нет. Вселенная рождается из ничего, раз – и готово. Большой взрыв. А тут таинство зарождения из малого ничто зародилось…
Чудо! В монастыре чудо. Все только об этом и говорили, и не только в монастыре. Непорочно зачала молоденькая послушница.
И начались мнения-суждения о… Но не будем об этом. А послушница хорошела (хотя и так гожа была) день ото дня, и выпуклость под рясой видна, и улыбалась она, яки солнышко в пасмурные дни. И радостно от её улыбки всем было. Но не обрадовалась настоятельница, когда узнала.
Начальство всегда последнее узнает о важных событиях.
Чудо в монастыре, да ещё женском. Благодать невиданная. Толпы паломников придут, тьмы невиданные.
Но она была опытной женщиной и немало чудила в молодости в Париже. Хорошо чудила!
Вызвала она послушницу, раздела – а раздевать она умела и других учила в своё время, – оглядела:
– Это кто, моя милая?
И погладила ей животик. А там кто-то брыкаться начал в это время.
– Животик, – говорит ангелок-послушница.
– А как же он появился?
– От Святого Духа, – говорит ангелочек.
Настоятельница так и села на пол посреди кельи. Молчит. С духом собирается.
– А дух кто? – чуть слышно простонала настоятельница.
– В белых одеяниях. Он и крестик на том месте закопал, где чудо вершилось.
– Покажи мне то место. Может, и крестик с Божьей помощью отыщем.
И вот идут они с молитвой о Матери Животворящей к месту чуждому, где вершилось всё.
– Господи, прости, что я этого места раньше не замечала, – сказала настоятельница. – Все хлопоты, дела хозяйственные.
Вот так и ангелочек-послушница сидела здесь. Которая, кроме монастыря, мира не ведает.
Сидит Божье создание, молодая, с точёным, прелестным личиком, яки с иконы сошедшая, среди сосен на высоком берегу у пруда и глядит на купола большого собора. Он на фоне синего-синего неба белый, белей первого снега, белей лебедей. Купола не золотом на синем небе сияют, а свет в синее небо излучают. Тишина, благодать и любовь кругом, и в её сердце тоже любовь, и льёт она слёзы от счастья, единение с Всевышним чувствует ангелочек-послушница. И нисходит на неё Святый Дух в белых одеждах. И говорит ангелочку: «Не плачь, краса, не плачь, девица, ты совершенство, отроковица. С такою чудною красой тебе бы надо в мир другой. Где миром правят красота и чувственность, душа моя».
И стал её он раздевать и нежно-нежно так ласкать, слова чудесные шептать: «О небе Божьем наслажденье и о чудесном назначенье, так как ты – моя краса». И вот на чёрном одеянии лежит то белое создание, которого краше в мире нет, и Святый Дух её ласкает, она от ласк изнемогает. И всё как должно принимает.
И в память ласк и встреч нежнейших
Зарыт был крестик там чудесный,
Чтоб через много-много лет он приоткрыл нам тайны свет.
Мурашки забегали по спине настоятельницы. И не только по спине. Она слюнки сглотнула и вспомнила парижские шалости. Даже голова закружилась. А что, если и в самом деле Святый Дух?
– А куда вы крестик закопали? –