Бренн стал читать письмо дальше.
«…Где ты, что с тобой? Это слабость, я знаю, и ты простил бы меня за нее, но иногда мне кажется, что я больше не увижу тебя. И тогда сердце останавливается… Я все время думаю, почему я такая счастливая? Почему судьба, которая ничего просто так не дает, дала мне тебя? Помнишь, я говорила, что оказалась в Заповеднике случайно? Сейчас я с ужасом думаю о том, что было бы, если б я не приехала в тот раз и мы никогда б не встретились! Вся жизнь пошла бы по-другому, и я не хотела бы жить в той жизни. Там не было бы ничего, что делает меня такой счастливой — ни нашей первой ночи, ни твоего возвращения от альфы Центавра, когда я увидела тебя, седого, и мне хотелось кричать от боли, словно это я родила тебя, а не другая женщина, ни ожидания теперь — ожидания, которое переполняет меня верой и радостью. Я вспоминаю все. Как мало мы были вместе. И как много! Так много, что мне хватит счастья до конца дней. Ночью я смотрю на звезды и не могу представить, что где-то среди них — ты. И мчишься с такой скоростью, что время для тебя замедляется. Сколько тебе будет, когда ты вернешься? Не знаю. А я стану старухой. Но я не страшусь даже старости, хотя она хуже, чем смерть. Смерть отнимает только жизнь, а старость — любовь. Каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что я только что родилась, и мне еще предстоит прожить жизнь и встретить тебя. И счастье переполняет меня, и я живу этим ощущением, которого не знала раньше, потому что никогда не ждала.
Нас учит время: пламени на смену
Придет привычки предвечерний луч.
Целуем мы и гаснем постепенно,
А лучше смерть, чем путь в низины с круч…
Когда-то, когда я впервые прочитала эти строчки, они поразили меня своей правдой. Разве это не так, думала я, разве не путь в низины — человеческая жизнь? Разве не гаснут наши чувства и страсти? Теперь я знаю — нет! Я никогда не любила так, как сейчас, и знаю, что это пламя не погаснет. Я буду ждать тебя».
Ни даты, ни подписи, «Я буду ждать…» — последнее «прости», последнее обещание.
Бренн никогда не курил и не знал вкуса табака, но сейчас ему с неодолимой силой захотелось захватиться хорошей затяжкой, чтобы побороть тоску, которая подступила к груди, как удушье. Только теперь ему с необыкновенной ясностью представилось, как много-много лет назад здесь, в этом доме, умерла Нина. Умерла неожиданно и быстро, как умирают только от сердца, — хоть в этом судьба оказалась снисходительной, и Нина не мучилась…
Бренн положил письмо на старое место и хотел уже закрыть ящик, но тут вспомнил, что где-то в столе хранятся сборник стихов и фотография Нины, которые она подарила Бренну, когда тот еще учился в штурманских классах Космической Академии. Он быстро перебрал все бумаги и наконец обнаружил то, что искал, — антологию стихов древнеяпонских поэтов «Десять тысяч листьев» и любительскую фотографию Нины. Все потемнело от времени, и Бренн взял томик с осторожностью. Наугад открыл ставшие сухими и ломкими страницы:
Гляжу — опавший лист
Опять взлетел на ветку.
То бабочка была.
Бренн стал листать сборник, задерживаясь на стихах, отмеченных карандашными галочками, — их когда-то ставила Нина, потом взял ее фотографию. Нина была заснята на лыжах в лесу; свои варежки она надела на концы воткнутых в снег палок, а в руках держала снежок. И весело смеялась.
Короткая земная ночь была в самом разгаре, а Бренн все сидел у стола и вспоминал, вспоминал. Как всегда в глухой час ночи, бег времени ощущался нереально: минуты обрели иное значение, иной физический смысл — теперь они не были ни мерой конкретного, ни конкретным понятием вообще, а были всего-навсего условной величиной, которая могла вместить в себя и сколь угодно мало, и сколь угодно много.
Сквозь тяжелые кабинетные шторы в комнату пробился тонкий зеленоватый луч. Занятый своими мыслями Бренн подумал, что уже наступил рассвет, и раздернул шторы. Но за окном еще была ночь, и по-прежнему неистовствовала луна, заливая все вокруг неверным призрачным светом; по-прежнему носились над крышами бесшумные нетопыри, и, очарованные луной, пуще прежнего звенели цикады.
Голова буквально распухла от напряжения, и Бренн, задвинув ящики стола, быстро разобрал постель и лег. Сон навалился на него как в молодые годы, когда стоило только коснуться щекой подушки.
Перед рассветом Бренна сильно кольнуло в сердце. Он встал, зажег настольную лампу и стал торопливо одеваться. Его не удивило внезапное пробуждение, ибо он точно знал, что пробудило его, — нечто, случившееся в эти минуты в одном из номеров центрального отеля. Он знал, и в каком номере, и потому изо всех сил подгонял себя.
Через несколько минут Бренн был у отеля. Полуосвещенный вестибюль, широкая лестница на второй этаж. Медная цифра 44 на дверях номера. Рывком распахнув ее, Бренн остановился на пороге.
Из кресла, стоящего у окна, навстречу ему поднялась прекрасная старая женщина. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать ее, — эти темные, так контрастирующие с цветом волос глаза; этот непередаваемый овал лица, который не портили даже слегка выдающиеся, татарские скулы; эта темная родинка на правой щеке…
Прошлое не возвращается. Оно живет в тайниках твоей души и благостной болью напоминает о себе, но не возвращается. И ничем не уравновесить прошлых потерь, никакими надеждами на чудо. И тем не менее Бренн ждал этого чуда.
Совсем рядом он увидел глаза Нины, ее мерцающие, увлажненные зрачки, и, повинуясь неодолимому желанию убедиться в реальности происходящего, протянул к ней руки. Пальцы ощутили забытую округлость плеч и близкое тепло тела. Сквозь завесы времени, сквозь все помехи мирового эфира прорвался шепот Нины: «Крис…у тебя седые волосы…» И тут силы оставили Нину, а ноги подкосились.
Бренн едва успел подхватить ее на руки…
…………………..
В следующем номере «Искателя»
читайте фантастический роман
Торна Смита
МИЛЛИОНЕР
И ВЕДЬМОЧКА
INFO
Редактор Евгений КУЗЬМИН
Художник Анатолий АДАШЕВ
Художественный редактор Валерий КУХАРУК
Оператор компьютерного набора
Людмила