слабым светом факелов, падавшим из коридора.
Малейшая мысль о ней вызывала острый приступ боли. Она врезалась
в мою плоть и пронизывала до самых костей. Но я не сопротивлялся, потому
что боль была наказанием, которое я заслужил за то, что сделал с ней. Я
считал себя полностью ответственным за все. Я сотни раз прокручивал в
голове тот день, подсчитывая ошибки. Мне не следовало позволять ей
сопровождать меня на встречу с лордом Питтом. Я должен был взять маму, как и планировал вначале. А потом, когда Фокс обвинил Сабину в том, что
она ведьма, мне не следовало позволять ей снимать перчатку. Я должен был
догадаться, что не зря она их никогда не снимала, видимо скрывая что-то.
Почему я не подумал об этом раньше?
Я застонал и дернул веревки, связывающие мои руки. Кожа была
стерта в кровь, и теплая липкая жидкость стекала по моим пальцам до
запястий, но жжение в очередной раз напомнило мне о боли, которую я
причинил Сабине. Хотя бы взять в руки ее жемчуг, который лежал в
мешочке, привязанном к моему поясу. Мне нужно было прикоснуться к ним, провести по ним пальцами и, возможно, тогда почувствовать ее присутствие.
Но я был связан слишком крепко.
— Боже. — Я пытался помолиться, игнорируя боль в горле, но мой голос
захлебывался желчью при воспоминаниях о печали, застывшей в глазах
Сабины, когда она взглянула на меня после того, как сняла перчатку. Нельзя
было показывать свое удивление при виде яркого пятна на ее коже. Но я не
смог проконтролировать себя. А хуже всего — я почувствовал легкое
отвращение, хоть и на мгновение. Но это мгновение было слишком долгим.
И это причинило ей боль. Она ждала от меня, что я приму ее, безоговорочно
поддержу, надеялась, что буду продолжать ценить ее, несмотря ни на что. А
что сделал я? Принял ее, поддержал, несмотря ни на что? Нет. Я отвернулся.
Этим я отверг ее. Я видел страдание в ее взгляде, подавленное состояние и
смирение, которое превратило ее живые глаза в безжизненные круги.
— Что я наделал? — Я застонал, отчаянно желая вернуть время и
изменить все.
Очнувшись от мимолетного шока, было очень легко не обращать
внимания на это багровое пятно и видеть в ней только женщину, которую я
узнал. Я понял, что мне совершенно безразличен цвет ее кожи. Меня не
волновало ее пятно, потому что женщина, которую я узнал, была прекрасна, несмотря на внешние изъяны. Когда лорд Питт позволил своим людям грубо
стащить ее с лошади, я понял, что она значит для меня гораздо больше, чем
все, что мне было дорого. В одно мучительное мгновение я осознал, что
отдал бы все свои драгоценные произведения искусства, чтобы вернуть ее.
Ничто из этого не имело значения без нее. Я бы отдал свою жизнь за нее, если это было необходимо. Но лорд Питт не обменяет жизнь ведьмы. Если
бы Олдрик не удержал меня, лорд Питт и его люди лежали бы в собственной
крови.
Я плюнул на соломенный пол, жалея, что это не лицо Олдрика. Я мог
бы уничтожить людей, окружавших Сабину. Я мог бы спасти ее. Разве он не
знал, что я лучший в стране боец на мечах? Не зря же все эти годы меня
тренировал герцог.
— Я убью тебя, Олдрик! — Опять закричал я.
Но на все мои угрозы мне отвечала лишь тишина. И так продолжалось
всю ночь.
— Я тебе не враг, — вдруг ответил он.
Я поднял голову и напрягся, готовый убить его:
— Отпусти меня. Сейчас же.
Он стоял в двух шагах от меня, скрестив руки на груди:
— Я не отпущу тебя, пока ты не пообещаешь, не делать глупостей.
— И ты еще упрекаешь меня в глупости? — Ярость вскипела в моей
груди. — Ты первый глупец года?! Не тебе меня учить.
Олдрик вздрогнул, и я понял, что нанес удар ниже пояса, но был
слишком рассержен, чтобы беспокоиться об этом.
— Я совершил много ошибок, — признался он. — Похоже, мы, Виндзоры, весьма искусны в этом.
Теперь настала его очередь нанести словесный удар. Он видел мое
отвращение к Сабине в тот момент. Возможно, он знал и о других моих
ошибках за последний месяц. Или хорошо понимал мое состояние.
— Она хотела, чтобы я позаботился о тебе, — сказал Олдрик. — И я
стараюсь делать так, как она хотела.
— Она хотела бы видеть меня свободным.
— Она хотела, чтобы я уберег тебя от ошибки, и чтобы ты не погиб.
И ее еще волнует, жив я или умер? После того, как я с ней обошелся?
Но у меня был ее жемчуг, и я цеплялся за надежду, что, может быть, она
простит меня в очередной раз.
— И, — продолжал Олдрик, — она не хотела, чтобы чувство вины
испортило тебе жизнь, как это было со мной.
Очередная гневная тирада замерла у меня на губах. Так вот что
случилось с Олдриком! Неужели после того, как он потерял жену, он так
корил себя, что даже не хотел жить? Неужели он бросился сломя голову
навстречу гибели, потому что так сильно ненавидел себя? Он понял, о чем я
думал и кивнул, глаза его погрустнели:
— Чувство вины — сильнейший мучитель. Оно может заставить делать
много глупостей, о которых потом пожалеешь.
Его слова утихомирили гнев в моей груди, и ярость начала медленно
отступать. Я осуждал своего брата, но теперь, когда столкнулся с тем же
отчаянием, которое поглотило и его, моя реакция не сильно отличалась. Но
меня при этом насильно удерживали от стремительного падения. У Олдрика
не было никого мудрее и старше, кто мог бы помешать ему совершить эту
ошибку. Я страдал от того, что он остановил меня от битвы за Сабину, но
сейчас я смог увидеть благоразумность этого решения.
— Она все еще нуждается в тебе. — Олдрик ходил вокруг меня. — Но для
нее будет лучше, если ты будешь здраво рассуждать.
Он остановился и поднял лампу, осматривая мои запястья, и
пробормотал что-то себе под нос, когда коснулся пальцем ободранной, окровавленной кожи. Я поморщился.
— Не позволяй себе упасть так низко, как это сделал я, — хрипло
прошептал он.
Я не хотел этого. Но во мне еще было много отчаяния, чтобы думать
ясно. Каждый раз, когда я представлял себе Сабину в старой ржавой клетке, подвешенной на дереве, я сходил с ума.
— Мне нужно вернуть ее, — сказала я, снова дернувшись вперед. –
Помоги мне, Олдрик. Помоги мне.