— Это нуга для бедняков.
На девятой тарелке — дары разных времен года: красные плоды арбутуса и виноград, бриньольские сливы и груши, сваренные в вине. Не говоря уже о вердо, зеленой дыне, лежавшей в кладовке с осени, обязательно чуть сморщенной. А еще булочки, «ушки», репка с тмином и репка с анисом, хрустящее печенье с миндалем, молочные галеты, сухарики с кедровыми орешками.
Этот накрытый стол напоминает Мириам вечера Кипура в Палестине, когда со звуком шофара заканчивались десять страшных дней. К возвращению из синагоги их на столе ждал рулет с маком, а также хлебцы с творогом, которые ее дед Нахман любил есть с селедкой и запивать кофе со сливками.
— Так празднуют Рождество у вас в Париже? — восклицает мадам Шабо, видя, что Мириам унеслась мыслями куда-то далеко.
— Что вы, вовсе нет! — отвечает Мириам с улыбкой.
— Ая приготовила вам подарок! — говорит мадам Шабо в конце ужина.
Она приносит апельсин. И у Мириам сжимается сердце при виде знакомой тонкой бумаги, в которую заворачивали плоды женщины Мигдаля. Она вспоминает горечь кожуры, надолго остающуюся под ногтями. Она вспоминает день, когда мать объявила, что вся их семья будет жить в Париже. И каждое слово звенело как обещание. Париж, Эйфелева башня, Франция.
— Эфраим, Эмма, Жак и Ноэми. Где вы? — спрашивает она по дороге домой, как будто ночная тишина способна ответить.
Глава 11
Переход испанской границы через Пиренеи — это четыре-пять дней пути. Он стоит не менее тысячи франков, но цена может достигать и шестидесяти тысяч. Некоторые проводники берут деньги вперед, а потом не приходят на условленную встречу. Были случаи, когда нелегальных эмигрантов убивали в дороге. Но есть и мужественные, великодушные люди, им можно сказать: «У меня сейчас нет денег, но потом обязательно заплачу». А они ответят: «Ладно, не оставлять же вас немцам».
Жанин знает все эти истории. Проводник, которого ей порекомендовали, — опытный альпинист, он знает свое дело — идет как минимум в тридцатый раз.
Увидев приближающуюся молодую женщину, он беспокоится. Мало того что ростом не выше ребенка, так еще и одета-обута совсем не для похода по горам.
— Лучше не нашлось, — говорит Жанин.
— Пеняйте на себя, — отвечает проводник.
— Изначально я планировала ехать через Страну Басков.
— Так было бы лучше. Переправа надежней.
— Но после оккупации южной зоны там стало небезопасно.
— Да, я слышал.
— Поэтому мне посоветовали идти через массив Мон-Валье. Вроде бы немецкие солдаты туда не суются — слишком опасное место.
Проводник смотрит на Жанин и сухо приказывает:
— Приберегите силы для ходьбы.
Жанин не болтушка, просто ей нужно словами заговорить свой страх. Она знает, что некоторые, до нее, обрели на этом пути не свободу, а смерть. И она делает шаг за шагом, смотрит в сторону границы и старается не думать о страхе высоты.
Она бредет по снегу, карабкается по снежным уступам. Проводник отмечает, что его спутница крепче, чем кажется на первый взгляд. Вместе они переходят скованные льдом реки.
— А если нога подвернется? — спрашивает Жанин.
— Не буду врать, — отвечает проводник. — Получите пулю в лоб — все лучше, чем смерть от холода.
Жанин поднимает глаза: Испания совсем близко, кажется, протяни руку — и дотронешься до гребней, где в ночи мигают огни. Но чем дольше она идет, тем дальше они кажутся. Она знает, что нельзя падать духом. Она вспоминает философа Вальтера Беньямина, который покончил с собой, едва перейдя границу, потому что решил, что испанцы вернут его обратно. «В безвыходной ситуации, — писал он в своем последнем письме на французском языке, — у меня один выход: покончить со всем этим». А ведь не утрать он надежду, выбрался бы на свободу.
Через три дня проводник машет перчаткой вдаль и говорит Жанин:
— Держитесь этого направления, я дальше не пойду.
— Как это? — спрашивает она. — Вы не доведете меня до места?
— Проводники не переходят границу. Вы доберетесь одна, просто идите все время прямо, пока не увидите часовню, где принимают беглецов. Удачи! — бросает он и поворачивается к ней спиной.
Жанин вспоминает, как однажды в детстве мать сказала ей то, что она запомнила навсегда. Габриэль перечислила дочери все варианты смерти.
Сгореть,
отравиться,
заколоть себя,
утопиться,
повеситься.
— Если придется выбирать смерть, дочь моя, выбирай холод. Замерзнуть совсем не страшно. Ничего не почувствуешь, просто уснешь.
Глава 12
Мириам просыпается среди ночи: кто-то стучит в окно кухни дома повешенного. Это наверняка Висенте. Она сует босые ноги в большие холодные шлепанцы, набрасывает кофту поверх ночной рубашки. Но силуэт, едва видимый в темноте, не похож на мужа. Это человек крупный, широкоплечий, и в руках у него велосипед.
— Я к вам от месье Пикабиа, — говорит он с местным акцентом.
Мириам открывает дверь и впускает его, ищет спички, чтобы зажечь свечу, но Жан Сидуан жестом останавливает ее: лучше остаться в темноте. Он снимает шляпу и, стоя с непокрытой головой, говорит:
— Ваш муж арестован, он в Дижонской тюрьме. Он послал меня за вами. Надо выехать первым поездом. Быстро собирайтесь.
Мириам унаследовала от матери способность принимать решения быстро и хладнокровно. Она мысленно диктует себе, что надо сделать до отъезда: погасить угли, спрятать все съестное, прибрать в доме, оставить записку мадам Шабо.
— Нам предстоит ехать сначала на поезде с пересадкой, а потом на автобусе, — говорит Жан. — В Дижоне будем незадолго до полуночи.
На рассвете они молча добираются до станции Сеньон железнодорожной линии Кавайон — Апт. На пустынной платформе Жан протягивает Мириам удостоверение личности:
— Вы моя жена.
«Я не такая красивая>, — думает Мириам, заглядывая в поддельные документы.
Путешествие длится долго. Автобусы, местные поезда, каждую минуту грозит опасность. Холодно, Мириам плохо одета. В Монтелимаре Жан снимает с себя толстую шерстяную фуфайку и накидывает ей на плечи.
В Балансе молодожены ждут, затаив дыхание, пока приближаются немецкие мундиры для проверки документов. Протягивают фальшивые документы. Жана восхищает невозмутимость спутницы, не теряющей духа перед лицом врага.
В последнем поезде, который везет их в Дижон, они остаются в вагоне одни, и Мириам чувствует, что опасность миновала. Она любит ночные поезда, когда соседи спят, а в воздухе разлит приглушенный покой — мозг отдыхает, не нужно ничего решать.
Они знают, что это запрещено, что им нельзя рассказывать друг другу о себе, что в такое время нужно держать язык за зубами. Но темнота, окутавшая все вокруг, и вязкая тишина вагона толкают