И тут произошло нечто удивительное: хотя он и не произнес ни единого слова, Мэри вдруг протянула к нему руки и воскликнула:
— Ах, Джонни! Милый мой Джонни, ты вернулся ко мне!
Прежде чем священник смог понять, что происходит, двое влюбленных соединились в объятиях, обливаясь слезами и гладя друг другу седые волосы. Впервые за пятьдесят безотрадных лет сердца их наполнились радостью.
Трудно сказать, как долго предавались они этому чувству. Им самим представлялось, что совсем недолго. Священнику же их объятия показались настолько продолжительными, что он уже подумывал о том, как бы незаметно ускользнуть из этой комнаты, но тут Мэри вспомнила о его присутствии и о необходимости уважения к его сану.
— Мое сердце переполнено счастьем, сэр, — сказала она, обращаясь к священнику. — Хоть мне и не дано видеть моего Джонни — на то воля Господня, — но я могу представить себе облик его так же ясно, как если бы видела его воочию. Встань, Джон, и я докажу его преподобию, что не забыла, как ты выглядишь. Ростом, сэр, он такой, что макушкой достает до второй полки, а уж строен-то Джонни, что твоя тростиночка; лицо у него смугловатое, а глаза ясные и чистые. Волосы у него почти черные и такие же усы, но не удивлюсь, если теперь он отрастил еще и бакенбарды. Ну что, сэр, теперь-то вы понимаете, что я и незрячая вижу моего Джонни!
Слушая это описание и глядя на видавшего виды, седого как лунь старика перед собой, священник не знал, смеяться ему или плакать.
В конечном счете улыбка оказалась более уместной в данной ситуации. То ли в болезни наступил естественный перелом, то ли возвращение Джона послужило причиной ее прекращения, но с того самого дня Мэри стала быстро поправляться, пока совсем не выздоровела.
— Мы не станем венчаться без церковного оглашения, — твердо заявил Джон. — Если я куплю особое разрешение венчаться без оглашения, люди могут подумать, будто мы стыдимся нашего брака, хотя на самом деле у нас для женитьбы такие же прекрасные основания, как и у всех других женихов с невестами в нашем приходе.
В согласии с их пожеланием было вывешено соответствующее уведомление и трижды объявлялось о том, что Джон Хаксфорд, холостяк, собирается взять в жены девицу Мэри Хауден; поскольку против этой женитьбы никто возражений не высказал, Джон и Мэри благополучно обвенчались.
— Жить нам, возможно, осталось и недолго, — заметил Джон, — но уж в лучший мир мы перейдем с чистой совестью.
Он продал свою долю в квебекском предприятии, в связи с чем возник весьма любопытный в юридическом отношении вопрос о том, можно ли Джону, знающему теперь, что он Хаксфорд, подписывать соответствующие документы фамилией Харди, как требовалось для завершения этой сделки. В конце концов было решено, что, если он представит двух надежных свидетелей, могущих удостоверить его личность, эта сделка будет иметь законную силу.
Реализовав свое канадское имущество, Джон стал обладателем изрядного капитала, часть которого он употребил на постройку красивой виллы неподалеку от Бриспорта. У владельца так называемой Прибрежной Террасы прямо-таки от сердца отлегло, когда он узнал, что бывший для него бельмом в глазу коттедж наконец-таки освобождается и не станет больше нарушать симметрию или портить ансамбль его аристократических особняков.
В уютном новом доме, летом сиживая на лужайке в саду, а зимой возле камина, достойные пожилые супруги прожили много лет бесхитростно и счастливо, как дети. Коротко знавшие их люди рассказывали, что между Джоном и Мэри никогда не пробегало ни малейшей тени раздора и что супружеская любовь, согревавшая их старческие сердца, была не менее возвышенной и святой, чем чувство у любой представшей пред алтарем достойной молодой четы. Если кто-нибудь в их округе — мужчина или женщина — попадал в беду или переживал трудные времена, стоило такому человеку зайти к ним в дом, и он обязательно получал помощь и поддержку сочувствием, которое дороже всяких денег. Поэтому, когда Джон и Мэри в своем преклонном возрасте все же уснули вечным сном — если не в один час, то в один день, — по ним скорбели все бедные, страждущие и одинокие прихожане; вспоминая несчастья, которые выпали на долю покойных супругов и которые те так стойко перенесли, скорбящие вновь убеждались, что и собственные их беды — явления преходящие, а конечное торжество веры и правды — на этом свете или на том — непреложная истина.
Перевел с английского Геннадий ДМИТРИЕВ
ВЛАДИМИР ГУСЕВ
ПРОСТО АНЕКДОТ
— Родион Гордеевич, у нас тут такое…
Старшая медсестра была явно взволнована.
С одной стороны, ничего удивительного в этом не было. Галина Игна1ьевна всегда выплескивала из себя эмоции ведрами: и когда на партийных собраниях выступала, и когда пыталась митинг в защиту демократии организовать. Правда, кто-то вовремя ей подсказал, что лучше не надо. Митинг в сумасшедшем доме — это прозвучало бы несколько двусмысленно. Не тот резонанс мог получиться, совсем не тот.
Ну а сегодня у нее что за проблемы?
— Наш Ардалион Витольдович… Прямо во время оперативки…
Галина Игнатьевна выдержала эффектную паузу. Что-что, а держать паузу Вострикова умела. И умело этим своим умением пользовалась. И когда сама себя в депутаты городской думы выдвигала, и когда предыдущего Главного валила…
— Так что произошло? — не выдержал Коробов. Старшая медсестра ворвалась к нему в кабинет тотчас после того, как он снял куртку и надел халат. Даже причесаться не успел.
— Сегодня утром Ардалион Витольдович сошел с ума! — сообщила Галина Игна1ьевна, четко выговаривая каждое слово.
— Ардалион… Витольдович?
Коробов вскочил с расшатанного стула, пригладил зачем-то ладонью жидкие волосы.
Черт бы ее побрал… Дешевая театральщина — а попался. Ардалион — с ума сковырнулся? Не может быть. Уж он-то…
— А что вы удивляетесь? — усмехнулась Вострикова. — Все мы немного сумасшедшие. Профзаболевание. Хотя от Бурлацкого такого… Крепкий был мужик. Бурлак.
Коробов, перестав приглаживать волосы, бросил на медсестру короткий внимательный взгляд.
Иронизирует? Свалить Бурлацкого Востриковой не удалось. Да и смысла уже не было: подули другие ветры, открылись новые горизонты. Муж Востриковой, работавший зав-отделением здесь же, в пятой больнице, ухитрился стать депутатом, и освобождать для него место уже не было нужды. Так что это, пожалуй,