Гурман-читатель, конечно, облизнется и почмокает, хотя и не везде — я, например, никак не могу понять, почему должен радостно смеяться над именем «Мокий Нилович Рабинович». Устают вкусовые сосочки от постоянного упоминания китайских пельменей и фантастических сортов пива, но это уже явно вина консультантов. Через них, гедонистов, сразила великого старца мерзостная болезнь многих современных авторов, которые начинают тонко анализировать кулинарные изыски вроде свинячьей ноги целиком, полагающихся к ней приправ, сорта крепко- и слабоалкогольных напитков именно тогда, когда понимают, что больше объём набрать нечем. Являясь единочаятелем по части чая и пива, могу заметить, что приступы недуга консультантов Хольма ван Зайчика поражают реже прочих и по большей части вполне способны выразить скорее глубочайшее взаимопереплетение великих культур на уровне едальных пристрастий отдельных личностей[6]. Послевкусие остаётся, и это радует. Остаётся и послечтение. Есть эпизоды, которые хочется перечесть, припоминая героев и их деяния. Есть персонажи, которых вспоминаешь, улыбаясь. Один из самых классных — блаженный Хисмулла и даже его облезлый попугай, но только в «Деле незалежных дервишей», в упоительной сцене теста-поединка на знание трактата аль-Газали; в остальных цзюанях он стремительно выцветает и является там, где мог бы, в общем, и не являться. Есть обворожительная, как в новейших гонконгских фильмах, принцесса. Есть — при всех моих скептических поправках по азиатской части — суровый бек, тестюшка Богдана. Есть и многие другие. Величава и сама идея цикла — стать малой каплей в потоке, призванном унести гнусную уверенность в том, что человечество больше и прочнее наделено пороками, чем достоинствами.
Но… тема чаще всего предлагает и решение. К сожалению, мне кажется, что решение в данном случае, несмотря на многочисленные частные удачи, всё же оказывается пластилиновым. Комикс не прикидывается ничем другим — он и есть комикс. Но когда комикс пытаются засерьёзнить, утяжелить, поставить на сцене Большого театра — увы. Представьте себе Фальконетов монумент, даже в натуральную величину, только изваянный в пластилине. Всё почти натурально: и всё равно сальный отблеск, оплывшая деталь, несходство цвета — что-то да выдаст.
Статья «Наблюдение за наблюдающими» вулканического г-на Александра Лурье (не путать с Самуилом Лурье, да, наверное, и не получится), который изо всех сил старается не говорить доброго слова о признанных лидерах отечественной фантастики, имеет выброс и в сторону исторической темы в фантастике. Не имея ни малейшего желания соглашаться с г-ном Лурье во многом, скажу об одном. И вправду — отчего нам так страстно хочется забыть, насколько серьёзная вещь история? И сколько вещей в ней оплачено кровью…
Наиболее вероятно, что оппоненты ответят мне, даже припомнив мои собственные изделия: а кто сказал, что в истории ни над чем нельзя по-стебаться? Да вся русская классическая литература — это маятниковый ход от полного гротеска до сурового прославления и обратно! Да вообще человечество расстаётся с прошлым как? Верно, смеясь. Да вообще в истории всё повторяется как? Дважды: один раз в виде трагедии, а потом в виде фарса! И так далее.
Не споря ни с чем, намекну. Если столько стёбовых моментов проникло, просочилось, проросло в вещах, собирающихся эксплуатнуть настолько серьёзную тему, это означает лишь одно — мы собрались расстаться с нею. Или с её прототипом. А можно и ещё ужаснее — передать её в ведомство фэнтези, что является лучшим способом дереализовать что угодно.
Прощай, Империя. Пусть на задымленном горизонте российской фантастики сверкнут ещё хоть сто пятьдесят романов о тебе — всё равно прощай.
Аркадий Рух
К ВОПРОСУ
ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ ПОНЯТИЯ
«ФАНТАСТИКА»
Количество определений фантастики, как известно, тяготеет к числу определяющих. Столь разительное несоответствие взглядов тем не менее не препятствует оппонентам признавать, что занимаются они, собственно говоря, одним и тем же. Свою лепту в терминологическую путаницу, безусловно, вносит и аморфность литературоведческих терминов: жанр, форма, метод, стиль… При толике желания вполне связное и достоверное суждение о фантастике можно составить, приняв за основу любой из них. Впрочем, оппонент е легкостью разрушит подобное построение именно в силу многозначности данных понятий. Иными словами, существующие мерки «большого литературоведения», действующие, как правило, «по умолчанию» в силу сложившихся правил игры, оказываются неприменимы по отношению к фантастике.
Собственно, именно терминологическая путаница и порождает те бури, что бушуют в стакане с фантастической критикой. Лично мне однажды довелось разнимать двух весьма уважаемых спорщиков, которые, говоря об одном и том же с использованием разных понятий, едва не дошли до потасовки.
Как следствие фантастического литературоведения как такового мы и не имеем: достаточно раскрыть любой посвящённый фантастике журнал или тематический сборник, чтобы убедиться: отведённые критике разделы, в массе своей, заняты либо библиографией-мемуаристикой, либо разбором внутрифэндомных дрязг. Безусловно, и то, и другое, да и третье, разумеется, крайне интересно и небесполезно, однако не способно что-либо объяснить.
Рискну предложить следующий эксперимент: попытаемся выстроить суждение не индуктивным, а дедуктивным методом, то есть не станем в очередной раз притягивать к реалиям существующую терминологию, а попытаемся изучить само явление, дабы в итоге найти для него достойное определение. Безусловно, никто не претендует на обретение в финале некоей окончательной истины. Однако, возможно, шаг на пути к ней будет сделан.
Нет, в самом деле, что же всё-таки объединяет между собой космооперу, киберпанк, городскую фэнтези, сакральную фантастику, хоррор… бранчей существует немало?
Крамольную мысль о том, что фантастическим мы называем произведение, которое содержит в себе события (явления), невозможные априори, отметем сразу. Во-первых, вопрос о возможном не имеет корректного ответа, ибо искусственно ограничивает сферу человеческого познания. Это противоречит самому духу фантастики. Во-вторых, такая позиция противоречит основам мышления, заложенным ещё Аристотелем: «всё помышленное возможно». Кроме того, не следует забывать, что невозможное для автора вполне может существовать вне сферы его эрудиции. То-то удивился Стивен Кинг, когда мальчики из Лэнгли чуть не притянули его за разглашение гостайн! Да и не один он был такой. Ведь, помимо прочего, фантастика несёт ещё и предикторские функции: случаи детальных предсказаний, сделанных тем же Жюлем Верном, общеизвестны.