А тут как раз явился и наш начальник.
Николай Викентьевич, хоть и подобревший после обеда, все равно был суров.
— И зачем вы мне это все принесли? — недовольно спросил он, кивая на уголовное дело. — Листочки пронумеровали, дело подшили — и к прокурору. Или сами пишите обвинительное заключение, такое право вы нынче имеете[3].
— Так я же следователь, ведущий дело, — удивился я.
— Ну и что? — пожал плечами Председатель. — Дело вел судебный следователь Чернавский, обвинение вынесет исправляющий обязанности товарища прокурора Чернавский. Главное, чтобы вы по этому делу потом на заседании не были обвинителем, и в суде не сидели.
Нет, чует мое сердце, не утерплю и напишу проект еще одного новшества — о разделении судов и прокуратуры. Чтобы прокуроры не числились в одном ведомстве с судьями, а являлись «всевидящим оком закона» и контролировали исполнение буквы закона. Взять за основу практику моего времени — Верховный прокурор, губернские и уездные прокуроры. Но, опять-таки, деньги понадобятся и люди с образованием. Беда с этими реформами — все время требуют кадров и средств. И побольше.
— У меня еще кое-что есть, — сообщил я и принялся рассказывать о профессиональном несоответствии судебного следователя Зайцева и нерадивости исправника Сулимова.
Николай Викентьевич задумчиво потер лоб, посмотрел на меня и вздохнул:
— И что вы предлагаете сделать со следователем Зайцевым?
— Как минимум — уволить. Максимум — отдать под суд за фальсификацию дела.
— А в чем фальсификация дела?
— Ну как в чем? — удивился я. — Осмотр места преступления не провел, круг лиц, причастных к совершению преступления не установил и не допросил. Еще пошел на поводу у исправника. Пусть не фальсификация, но профессиональная непригодность.
— Иван Александрович, а вы поставьте-ка себя на его место, — предложил Лентовский. — Предположим, вы находились где-то за городом… Дней так пять или семь. Вернулись, а вам сообщают, что было убийство и самоубийство, тела уже похоронены — не оставлять же их поверх земли, есть рапорт городового, есть заключение врача. Что бы вы сделали?
— Стал бы разбираться. Осмотрел помещение, где произошло убийство и самоубийство. Допросил бы для начала городового, соседей, потому мужа погибшей… — начал я, но наш генерал меня перебил:
— Стоп-стоп-стоп. Это вы говорите про себя. Вы у нас человек определенных жизненных устоев, враг преступности, сами ищете преступление. А вы обязаны это делать по долгу службы?
Вот тут я задумался. А ведь и на самом-то деле. Судебный следователь работает по факту совершения преступления, а этот факт ему сообщает полиция. Есть факт и сообщение — есть и преступление, а нет, так и суда нет. Теоретически, разумеется, следователь обязан открыть дело по обстоятельствам, ему известным, но, опять-таки — откуда он узнает?
— М-да… — протянул я.
— Следователь Зайцев трудится в должности пятнадцать лет. Я его еще по Белозерску помню, когда там Окружной суд был. По всем преступлениям, о которых ему сообщала полиция, проводил расследования добросовестно, нареканий на него нет, у него около десяти дел, которые рассмотрел суд.
— Десять дел за пятнадцать лет⁈
— А что, разве мало? — хмыкнул Лентовский. — Это к вам убийства да прочее словно липнут, а у него все в порядке. Я даже помню, что у Зайцева половина дел была о просроченных паспортах. Теперь-то этими делами мировой судья занимается, а раньше мы.
— А исправник?
— А что исправник? — пожал плечами Николай Викентьевич. — Он же в отсутствии был, верно? И его помощник тоже. Какой с них спрос? А пристав, как вы сказали, покойников боится. Плохо, конечно, но дело-то житейское. И кто останется крайним?
— Пристав и останется, — вздохнул я. — А еще городовой.
— Вот-вот… И что с приставом сделают? — поинтересовался Лентовский и сам же ответил. — Губернатор напишет исправнику, чтобы тот выразил приставу неудовольствие, вот и все. В худшем случае наградных лишат.
Нет, определенно нужна новая реформа. Чтобы прокуратура, помимо всего прочего, следила за тем, чтобы полиция не занималась укрывательством преступлений. Без перегибов, разумеется, не обойдется, но уж лучше так. Чтобы исправники не чувствовали себя маленькими царьками, от которых зависит и жизнь, а еще и смерть.
— Есть и еще кое-что, — грустно сказал Лентовский. — Понимаю, что вы человек честный и правильный. И где-то даже слишком правильный. Еще знаю, что вы человек очень порядочный. Кому бы другому и говорить не стал, а вам, из уважения, пусть вы и молоды… вам откровенно скажу, как на духу: даже если бы и можно было Зайцева уволить или под суд отдать — я бы вас попросил шума не поднимать… Понимаете, почему?
— Казначей? — только и спросил я.
Тут догадаться не сложно. Наверняка казначей не ограничился тем, что выписал жалованье на пребывавшего в отпуске следователя Чернавского, а еще что-нибудь намастрячил. Теперь ревизия это вскрыла. Дальше, скорее всего, господину казначею предложат вернуть украденные средства и уйти по-хорошему, а нет — так пойдет он под суд. И у Лентовского теперь неприятности. Уволить его, разумеется, никто не уволит, но вот выговор объявить могут. А что плохо, так это то, что ревизия проводится двумя ведомствами — и нашим, и казначейством. Вот тут может быть выговор не от Председателя Санкт-Петербургской судебной палаты — это не так и страшно, а от министра юстиции. Или, не дай Бог, от самого государя. Но от государя — если тому доложат. А если еще из-за Зайцева шум поднимать… А стоит ли оно того?
— Как я понимаю, вы Зайцева и исправника Сулимова уже изрядно напугали? — поинтересовался Лентовский, полистав дело. — Вижу, что эксгумацию проводили, все заключения на месте, протоколы допросов… Вон, даже следователя допросили.
— Был грех, — признался я. — Допрос Зайцева вырвать и выкинуть?
Даже и вырывать не надо, дело-то не подшито.
— Лучше я сам, — сказал Лентовский, вытаскивая протокол допроса моего коллеги и пачки бумаг. — Оставлю у себя, а в деле этот протокол совершенно лишний. И ваша совесть спокойна. Вы все сделали, ничего не порвали, не сожгли. Убийца вами изобличен, предстанет перед судом. Свое негодование нерадивым служителям выразили. А если что-то не так — тут уж начальник виноват. Надеюсь, я вас не слишком расстроил?
— Немного, — не стал я спорить. — Но вы еще преподали