3
Финикийский купец одним из первых узнал, что я купил лошадь и заказал амуницию для нее. Расстроился сильно, даже изобразил негодование, увидев меня, будто я обворовал его втихаря. Наверное, так оно и есть. Сейчас молодой крепкий раб, каковым сочли бы меня, стоит от тридцати до пятидесяти шекелей, а есть еще и багаж, как оказалось, тоже не дешевый. На следующее утро я пришел к нему, чтобы продать три жемчужины. Надо ведь расплатиться с мастерами, которым заказал кучу предметов из железа, дерева, тканей и кожи. Они были белые, почти круглые, среднего ценового достоинства.
— Заходи на галеру, — пригласил владелец ее.
— На финикийское судно легко зайти и трудно уйти! — улыбаясь и как бы в шутку, произнес я.
Матросы заулыбались, поняв, что я имел в виду, а их хозяин изобразил удивление:
— Неужели мы кажемся такими страшными⁈
— Нет, но неужели я выгляжу таким глупым, чтобы проверять это⁈ — поинтересовался я в ответ.
На этот раз вместе с матросами улыбнулся и он.
Я передал жемчужины через грузчика и, после того, как их проверили и оценили, запросил за каждую по тридцать шекелей, уступив после короткого торга все за восемьдесят. Этих денег мне хватит надолго, даже с учетом расходов на лошадь и проживание на постоялом дворе, пока выполнят мой заказ.
Затем я отправился к столяру и кузнецу, забрал у них готовые заказы и расплатился. Следующим был портной, тоже справившийся с заданием. Дальше часа три провел с шорниками, отдав им полки, гребень с рогом, кольца, застежки, пластины, стремена. Только тот, которому заказал краги, выполнил работу, поэтому получил вознаграждение.
По пути на постоялый двор прошел мимо харчевни, из открытой двери которой доносился аромат запекавшегося мяса. Рядом с ней у стены была выложена из необожженного камня лавка, перед которой стоял деревянный столик. На постоялом дворе кормили только утром и вечером и довольно скромно: на завтрак каша из нута, на ужин опять она, но с запеченной морской рыбой — зубариком или куском триглы, которая в разы больше.
— Хозяин! — позвал я.
Вышла пожилая женщина с черными усиками, покрытой старым желтовато-белым платком головой и одетая в вылинявшую, когда-то красную тунику, под которой просматривались обвисшие, плоские, длинные сиськи. Она поздоровалась со мной и уставилась настороженно, будто ждала, что сейчас ударю.
— Что готовишь? — поинтересовался я.
— Киббе, — ответила она, поняла, что я не знаю, что это такое, и расшифровала: — Мелко нарубленная говядина смешивается с булгуром, скатывается в шарики, — она показала размер с небольшое яблоко, — и запекается, как я сейчас делаю, или варится.
— Продашь мне? — спросил я.
— Сколько тебе штук? — спросила она.
— Давай пяток, — попросил я.
Это было что-то типа тефтелей с оригинальным вкусом, довольно интересным. Я умолол все пять, запивая кислым прошлогодним виноградным вином, которое было скорее дезинфицирующим средством, и заказал еще три. Расплатился с ней кусочком бронзы в виде приплюснутого параллелепипеда весом в три шиклу (двадцать пять грамм), привезенным из предыдущей эпохи. Судя по тому, с какой радостью взяла его женщина, сильно переплатил.
Вернувшись на постоялый двор, завалился спать на улице в тени на кровати из лозы, застеленной новенькой попоной, к которой мой конь, получивший традиционное имя Буцефал, отнесся без интереса. Сон во время полуденной жары уже вошел в обиход состоятельных людей. Беднота могла не придерживаться этой традиции, продолжать работать.
После сиесты, прихватив лук и колчан с тростниковыми, легкими и дешевыми стрелами, повел коня к шорникам, так сказать, на примерку ленчика седла. Мастер, который исполнял этот заказ, начал потихоньку врубаться, что от него требуется, но мимо Буцефала ходил очень осторожно, причем больше боялся, что его укусят, чем что лягнут. Как человек, имеющий богатый опыт общения с лошадьми, могу сказать, что он неправильно расставил приоритеты. Переметные сумы были готовы. Мы отрегулировали ремни, убедились, что все в порядке. Я расплатился и сказал, что заберу на обратном пути.
Поехал охляпкой за город. Во-первых, коня выгулять, чтобы не застоялся. Во-вторых, пусть пощиплет зеленую травку, если найдет на этой выжженной солнцем земле. В-третьих, может, подстрелю что-нибудь. Мясо мне больше по душе, чем рыба.
Отпустив Буцефала пастись со спутанными передними ногами на опушке леса, покрывавшего большой холм, я отправился на поиски добычи. Сперва продрался через маквис. Дальше стало легче идти. Валежника и сухостоя почти не было. Наверное, местные жители постоянно собирают. В русском лесу сразу чувствуешь запах прелости, грибов, а здесь сухо, совершенно другие ароматы, и рептилий и насекомых намного больше. В одном месте вспугнул зайца или он меня. Выскочил почти из-под ног и рванул между деревьями вниз по склону. Размером меньше русака и шерсть желтоватая, под цвет почвы. На вершине холма я забрел на скалистый выступ, с которого был виден город и море. Ни одного судна. Даже рыбачьих лодок не видать. Но море смотрится красиво. Наверное, это награда аборигенам за то, что живут в проклятом месте, где всегда войны и раздоры.
Я решил спуститься по противоположному склону холма и обойти его по краю к тому месту, где пасся конь. Уверенность в том, что удастся кого-нибудь подстрелить, уменьшалась с каждым шагом. Рычание леопарда и фырканье еще кого-то, доносившееся с опушки, к которой я приближался, подзадорили меня. Убивать хищника я не собирался. Хотел посмотреть, с кем он выясняет отношения. Может быть, его добыча подойдет и мне.
Оказалось, что представитель семейства кошачьих схлестнулся с представителем семейства куньих, причем не абы с кем, а с медоедом, который уступает своему сородичу росомахе только по размеру, но не по свирепости и бесстрашию. Название получил потому, что работает в паре с птицей медоуказчиком. Она наводит на борть. Животное забирается к дуплу, выпускает вонючую струю, как скунс, которая распугивает пчел, после чего съедает мед, не реагируя на укусы, потому что шкура толстая, даже крупные хищники прокусить не могут, а птице достаются личинки. С боков и на животе и боках шерсть у медоеда темная, а на спине светлая, как бы мелированная. Это впечатление усиливает и то, что граница цветов