Четвертое. Гротеск, «сдвиг», гипербола, мистика, метафизика, (футуролошок, антиутопия и т. д.) в повествованиях Юрия Мамлеева («Мир и хохот»); Андрея Волоса («Маскавская Мекка»).
Перечислять, составляя годовую «таблицу элементов Менделеева», можно довольно долго; «парад» во Франкфурте – событие приятное, но – одновременно – можно ли заявить, что само состояние прозы «парадное», и нам есть сегодня что с гордостью предъявить и предложить для перевода разноязыкому человечеству?
Михаил Золотоносов считает, что вообще предъявлять нечего («кризис премиального жанра и сегодняшней русской прозы ощущается с новой силой», «полная и окончательная деградация», «невыносимая скука»[105]). Положение спасает – если спасает – человеческий документ (Рубен Давид Гонсалес Гальего, «Белое на черном», будущий лауреат, тогда еще только вошедший в шестерку «Букера»). Ну, от Золотоносова вообще редко слышишь доброе слово, это так… а если заглянуть со стороны не классификационной и не премиальной?
2
У нас нет литературы – есть писатели.
Утверждение, достаточно распространенное среди коллег, литературных критиков, принадлежит любителю парадоксов Виктору Ерофееву. Точно, что их, писателей, больше 100 – потому что в «министерскую сотню», отправленную делегацией на книжную ярмарку во Франкфурт, не попали многие из достойных представлять русскую литературу сегодня. Если в сотне русских писателей отсутствуют Виктор Пелевин и Вячеслав Пьецух, то это означает ее несомненное богатство. Я уж не говорю о том, что литературных критиков щелчком мыши удалили из писателей, чьи краткие биографии составили подготовленный к ярмарке биобиблиографический справочник «100 писателей России» – уникальный потому, что сведения о составителе и об издателе блистательно отсутствуют.
Утверждение, что у нас есть писатели, и их немало, настойчиво распространяется теми, кто в реальном времени следит за ситуацией. Но… Сократили свой выбор именно отечественной прозы и «Коммерсантъ», и «Еженедельный журнал», и «Афиша» – информация о модных переводных авторах и их романах и сборниках вытесняет сообщения о новых книгах русских писателей: здесь «обречены на успех» Умберто Эко и Норман Мейлер, Тонино Бенаквиста и Милан Кундера, Нил Гейман и Рю Мураками (не говоря уже о Харуки); гораздо реже, сдержаннее, избирательнее повествуется о певцах родных осин.
У нас нет писателей – но есть литература. (Это уже не Виктор Ерофеев.) Есть бренд русской литературы – надо его из всех сил и силенок поддерживать, но нет ярких прозаиков, на чьи имена действительно реагирует читатель. Увы…
Ни первое, ни второе утверждение не соответствуют истине. Потому что у нас есть литература и есть писатели – и задачей литературной критики является их оценка, разборчивый, не снобистский анализ, благодаря которому и публика становится более компетентной. Другой вопрос, выполняет ли свою работу критика. Социологи отвечают на этот вопрос отрицательно: «…литературная критика стала лишь средством группового ритуала самых узких литературных тусовок»[106]. Жуковский назвал переводчиков почтовыми лошадьми просвещения – сейчас критики должны становиться лошадьми ломовыми. И если они – то есть мы – этой не всегда благодарной работой занимаются, то чего уж ждать от писателей?
В течение года и в «Русском журнале», и в «Литературной газете» шли дискуссии о критике, в которых много чего было высказано – справедливого и не очень, верного и сомнительного, глубокого и поверхностного. Но все, даже не раздражающее, даже не разочаровывающее, не работает на современную литературную ситуацию. Ну и как? Замкнемся в междусобойных дискуссиях?
На книжной ярмарке во Франкфурте почти в режиме non-stop продолжались авторские чтения и дискуссии. И при всех издержках все равно это стало событием для писателей из России, увидевших самих себя лицом к лицу и осознавших себя в единстве присутствия, в разнообразии идей и глупостей, мыслей и их отсутствия. Так что надо действительно сказать спасибо Министерству печати за идею, за поддержку.
Перед тем как «составить» круглые столы и дискуссии, устроители (с российской стороны) разослали участникам анкеты, на которых попросили указать возможные темы интересующих их дискуссий. Темы были указаны – устроители выбрали, видимо, те, в которых «совпали» желания нескольких участников. Каждый, кто захочет, может узнать эти темы, а также состав участников из множества газетных и тонкожурнальных отчетов и отзывов.
Но вне тематических обсуждений, круглых столов и авторских чтений оказались как раз те книги, которые активно расходились в отечестве. О которых спорили журналисты и критики. Книги, с негодованием отвергаемые одними – и с радостью приветствуемые другими. Книги успешные – и не принимаемые газетной критикой.
К таким книгам безусловно относится «ДПП (nn)», или «Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда», Виктора Пелевина.
Пелевин – натуральный пример «свободного» от премиальных и прочих списков русского прозаика, интересного и читателю, и слависту, и литературоведу, и обычному покупателю в книжном магазине. Поколения сорокалетних – у которых «особый цинизм» («С особым цинизмом» – название цикла стихотворений Елены Фанайловой, напечатанных в «Знамени» в 1999 году и удостоенных ежегодной журнальной премии) окончательно уничтожил полученный в наследство от «старшеньких» пафос.
Это поколение писателей произвело уже не соц-артовские игровые работы по деконструкции советского стиля. Пелевин ответил на вызовы совсем нового времени, времени, которого боятся и по большей части избегают (стремясь вперед головой в прошлое) другие прозаики, которые выбирают «исторический» эзопов язык для реакции на современность, – Пелевин не хочет к этому очень распространенному в былой и славной отечественной словесности приему прибегать.
У Пелевина действуют персонажи ясно и недвусмысленно современные – в ситуациях ясно и недвусмысленно современных.
Главный герой (авантюрный герой, именно что романический, движущийся в разных слоях общества) проходит ускоренный путь от головокружительного возвышения к тотальному крушению – и вынужден с паспортом другого государства покинуть свою страну, в которой, как он полагает, исчерпаны (утрачены) все возможности не только для его личной реализации – вообще для независимого существования. Герой теряет все, переживает конец/финал – и уходит в никуда. Из «ниоткуда»? «Ниоткуда с любовью…» Здесь уже и без любви – с одной только горечью.
Первоначально я подумала, что имею дело с производственным романом о механизме работы (и катастрофических сбоях) нового русского капитализма и о героях трудфронта авантюрного периода российской действительности. (Это жанр, кстати, в котором выполнена «[Голово]ломка» Гарроса – Евдокимова, стяжавшая лавры премии «Национальный бестселлер».) При внимательном чтении это впечатление не подтвердилось. Роман Пелевина – идеологический, свифтовский, неприятный, яростно и гротескно политический. Как и «Generation П».
3
Какова была контурная карта прозы 2003 года? (Ее, кстати, проявил – как переводную картинку – Франкфурт, со всеми его достоинствами и недостатками.)
Каждый из критиков (и читателей) волен ее раскрасить по-своему, присвоить (или отнять) титулы и чины, оценить публикации в журналах и книги по-разному, но контур с его важнейшими точками у нас общий.
И вот что для этой карты важно: перемещение лиц, жанров и приоритетов.