• Войнович ответил;
• Войновичу ответили;
• Войнович еще раз ответил…
«Я пишу очень медленно, и мне было бы не по силам отвечать на каждую грубость романом» (185). Теперь Войнович ответил Солженицыну памфлетом. Иные считают, что пасквилем.
17
Для кого Войнович писал свою книгу?
Не для Солженицына.
Представить, что Солженицына можно в чем-то переубедить? Вряд ли Войнович столь наивен.
Не для тех, кто находится под полномасштабным и крупноформатным влиянием Солженицына (по выражению Войновича, «солжефреников»).
Он считает, что выполнил свою работу за тех, которые тоже все понимают, но которым – неудобно. И посему они молчат: «осторожные печатать меня раньше боялись и теперь опасаются» (191).
Войновичу в голову не приходит, что осторожность осторожных вызвана не конъюнктурными моментами (какая уж теперь конъюнктура), а, может быть, человеческими.
Осторожность может быть вызвана отношением к человеку. Имеющему право на свои собственные ошибки, суждения, заблуждения. Не такому хорошему как ты да я? Ну и ладно.
Я не то чтобы защищаю такой способ поведения, как осторожность (кстати, мне самой не очень-то присущий). Я его объясняю. Нет, не Войновичу – он вряд ли вникнет в аргументы (в этом отношении они с Солженицыным схожи).
Тем, кому важно сопоставлять и обдумывать разные точки зрения, вырабатывая свое отношение к реальности. Литературной и идеологической. Тем, кто принимает самостоятельные решения.
А напечататься сейчас, тем более Войновичу, тем более со скандальным текстом, совсем не трудно: книжка вышла, и каждый желающий может ее прочесть.
Чтобы потом, как сказано в мудрой «Псалтири», «производить над ними суд писанный».
2004
III. Литературный канон и литературный капитал
Новый агитпроп: в «правом» интерьере и «левом» пейзаже
1
Есть темы, о которых хочется забыть. Предварительно – отработав, «отписав». К одной из таких относится тема советской эстетики, входящая в обширный круг тем советской цивилизации. Казалось, уже проговорили, обсудили, проанализировали – по вертикали и по горизонтали. Возникло, расцвело и отцвело концептуальное направление в современном изобразительном искусстве, в перформансах и представлениях, в стихах и прозе, наконец, в музыке и кино – соц-арт. Вышли статьи и даже монографии. Появились книги и завершились телепрограммы. Обработаны архивы. Проведены конференции, в том числе международные.
Однако советский бренд оказался гораздо более жизнеспособным, чем предполагали концептуалисты и критики: «Сейчас просто ясно, что советский мир, вообще российский мир, который был всегда – с царя Николая Кровавого, – он торжествует. Он никуда не делся, он продолжается и живет». И самое любопытное: выясняется, что жив отнюдь не только бренд, но и то, что за брендом. Как настоящая кастрюлька на очаге за холстом с нарисованным супом – см. бессмертную книгу «красного графа» А. Н. Толстого «Приключения Буратино». Вот результат социологического опроса, который был проведен летом этого года. Вопрос: «Что бы вы делали, если бы Октябрьская революция происходила сейчас?» – Ответ: на стороне большевиков выступили бы 43 процента, а боролись бы с ними всего 8 процентов[81]. Это – реальность, данная нам не просто в ощущениях, а измеренная в цифрах. (Правда, цифра тоже может быть лукавой; неслучайна судьба ВЦИОМа: их цифрами были недовольны политики…)
С разных сторон, из разных, казалось бы, литературных СМИ («Литературная газета», «День литературы», «Ех libris НГ») настойчиво звучит одна – или очень похожая на нее в вариациях – тема потери («…Безусловный регресс, сдача завоеваний советской цивилизации и торжество буржуазного культурного варварства»[82]) и идея реванша. Наиболее рьяно формулирует и объединяет в одной статье «реваншистские» тенденции передовица в газете «День литературы»: «Каким образом вдруг сошлись в главном молодой писатель из Ганновера (Михаил Елизаров, Pasternak. – Н. И.), питерский модный автор (Павел Крусанов, “Американская дырка”. – Н. И.) и уже в летах и славе соловей Генштаба (Александр Проханов, “Крейсерова соната”. – Н. И.)? Значит, сам воздух пропитан идеями русского реванша, поданного читателю в самой современной словесной упаковке»[83]. И здесь же, в «Дне литературы», в качестве иллюстрации к тезису о реванше (само это слово и от него производные, как и словечко «реакция», любовно и многажды повторяются в статье) печатаются отрывки из трансформирующей имперские знаки в постимперскую пошлость «Крейсеровой сонаты» «реваншистского мечтателя» Проханова, снижающего стихи и превращающего гениального поэта в «червеобразный деликатес» «свободного от политкорректности» автора романа Pasternak Елизарова, а в выпуске газеты «Завтра» целая полоса отдана под фрагмент из романа «утонченного фундаменталиста» Крусанова (печающего роман целиком в журнале «Октябрь»). Увы, ничем особенно самостоятельным не выделяется на фоне «Дня литературы» и первополосный «Ех libris НГ» – так, слабое подражание Льва Пирогова Владимиру Бондаренко. Модная ныне неприязнь к либерализму, «попытка реванша», беззаветная у не нюхавшего цензуры любовь к «советскому» – только звук пожиже[84]. Отдающая, правда, чем-то искусственным ненависть – скорее, позиционирование ненависти – ко всему «демократическому», включая Шаламова, Платонова, Пастернака. Евгений Лесин в своей рецензии на книгу о Г. М. Козинцеве (в том же номере) отдает дань спасительной роли партийного начальства в деле культуры: «Положение спасли парторг съемочной группы и открытое партсобрание. Конфликт, слава КПСС, был улажен ‹…›. Так что, как ни крути, но Коммунистическая партия Советского Союза совершала не одни только кровавые злодеяния, но и добрые дела»[85]. Правда, не могу не заметить, что буквально через номер газета как будто очнулась: Сергей Шаргунов[86] на первой полосе журит Льва Пирогова за статью «Упущенные возможности» («Ех libris НГ», 2003, 30 июля), а на полосе «Свежая кровь» выговаривает ему же за «советские» тезисы («Спасибо благодушному барину Пирогову за наше “счастливое детство”»[87]…). В том же номере, на полосе «Трибуна», газета заметкой Михаила Юдсона вроде бы позиционирует себя самостоятельной и «независимой» относительно «Литгазеты» и «Дня литературы» (плюс «Завтра»). «А уж какой будет в своем развитии “Литературка” завтра?.. Вот такой именно и будет: “ЛГ-Завтра”»[88]. Остроумно – и не без оснований.
«Литературная газета» постоянно, из номера в номер, следует золотому советскому литературному правилу «чаковских» времен: восторженная статья о «творческом пути» и «золотом вкладе» в литературу М. Алексеева обязательно появится рядом со стихами, к примеру, Роберта Рождественского.
Притом что о литературе печется совсем не так много изданий, все – я повторяю, – все собственно литературные газеты обнаружили вполне ретроградные настроения. И подчеркивают это сами с известной долей гордости, а не только цинизма[89]. Этот факт много говорит об общественных тенденциях, а не только о том, кто где работает главным редактором. В чем же загадка живучести, мобильности и даже модности и востребованности бравирующими своим