Эл хмыкнул, но промолчал. Они подошли к массивным дверям, сквозь щели которых пробивался тёплый свет. Он распахнул их и жестом пропустил госпожу вперёд — внутри их было только двое и угрозы они не представляли.
— Я так понимаю, ты главарь? — тихо спросила Тэлли, подходя к огромному столу, за которым стоял обнажённый мужчина, с глухими стонами погружаясь в женщину, прижатую голой грудью к столешнице. Её ноги были широко расставлены, пальцы сжимали край стола.
Главарь явно не сразу осознал, что в комнате появился кто-то третий. Ещё сделав несколько грубых рывков, он негромко застонал и замер, резко вскинув голову. Его взгляд метнулся к Тэлли, уже устроившейся в кресле сбоку и вытянувшей скрещенные ноги. Элу она казалась хищником лениво наблюдавшим за своей дичью, будто не решившим нападать или нет.
— Можешь не останавливаться, — усмехнулась она. — Мы пришли поговорить. Для начала.
Капюшон всё ещё скрывал её лицо, но Эл знал: правый уголок её губ приподнялся в знакомой ему, ледяной улыбке. Улыбке, предвещающей смерть. Она наслаждалась этим моментом, этой игрой.
— Кто вы? — хрипло спросил главарь, наконец осознав, насколько уязвим. Он резко выдернул член из женщины и оттолкнул её, даже не взглянув на неё, и поспешно натянул штаны. — Как вы сюда прошли?.. Эй! Стража! — выкрикнул он, резко повернувшись к двери.
— Кричи — не кричи, тебя никто не услышит. Они все спят. Так себе у тебя охрана, — Тэлли покачала головой, цокнув языком с притворным сочувствием. Её голос звучал насмешливо, но Эл чувствовал: под этой игривой маской кипит ярость, холодная и острая, как лезвие клинка. — Скажи мне, главарь, где находится второй лагерь пустынников?
Эл удивился: Тэлли сразу перешла к делу. Обычно она сначала играла немного с жертвой, заставляя её испытывать страх и унижение, прежде чем начинать допрос. «Только тогда ей было больно», — вдруг вспомнил он. Но сейчас охранитель не ощущал её боли. Ни всплеска, ни дрожи. Только холодную решимость. Он перевёл взгляд на шлюху — та медленно отползала в сторону, стараясь не привлекать к себе внимания. Эл едва коснулся её сознания тонкой нитью.
«Спи. Забудь», — отдал мысленный приказ.
Женщина тут же осела, и, потеряв равновесие, упала бесформенной грудой на пол у стола.
— Я не понимаю, о чём ты говоришь, — пролепетал главарь, бросив растерянный взгляд на упавшую шлюху.
Эл внимательно изучал его. Рыжий эмерин, средних лет, невысокий, с тусклыми, водянистыми глазами и кривым, будто сломанным в нескольких местах носом. По щекам и подбородку неровно пробивалась щетина, больше похожая на мох. Внешность вызывала отвращение: грязный, сальный, и, как казалось Элу, до отвращения мерзкий.
Внезапно главарь скорчился, захлёбываясь в беззвучной агонии. Эл увидел, как по его телу скользнули нити магии Тэлли — нежные, тонкие, золотые с алыми вспышками. Они были прекрасны в своём смертельном совершенстве. Госпожа лишь обвила ими руки мужчины, как бы невинно прикасаясь, но магия уже вгрызалась в его плоть, заставляя его изгибаться от невыносимых ощущений. Ни звука. Ни стона. Эл понял — он получил приказ молчать.
— А теперь? — негромко поинтересовалась она, будто просто продолжала беседу.
— Я ничего не знаю, госпожа! — взвыл он, получив от неё разрешение говорить. — Клянусь! Я лишь слышал, что такой лагерь существует, но где он — не знаю, понятия не имею!
— Неправильный ответ, — прошептала Тэлли.
Эл увидел, как тело главаря резко выгнулось и забилось в конвульсиях. Его всего трясло мелкой дрожью, но это была не боль. Это было нечто иное — оргазм. Она заставила его кончить. Просто силой мысли. Охранитель нахмурился. Он по-прежнему не понимал, как Тэлли это делает, и ещё меньше понимал, чего добивается, играя с жертвами, перемежая страх с болью и жарким, унижающим вожделением. Всё это казалось безумием.
Но когда он ощутил её удовольствие в этот миг — тихое, глубокое — все вопросы отпали. Какая разница, что и как она делает, если это приносит ей радость?
Тэлли подошла к главарю, ощущая через нити его состояние — он достиг пика, и сейчас пребывал в блаженной отрешённости. Медленно, почти лениво, она достала нож и провела им по его щеке, слегка надавив, чтобы он прочувствовал холод и твёрдость стали, но не боль.
Ожидание боли всегда страшнее самой боли — этому её научили пустынники. И она прекрасно усвоила урок. Особенно если перед этим тело вкусило удовольствие — на контрасте любая боль становилась ужаснейшей пыткой. Именно так она ощущала насилие от пустынников после минут покоя — каждый раз был словно в первый, и мучительно ужасный.
Главарь смотрел на неё широко раскрытыми глазами. В них плескался страх — липкий, животный. Тэлли читала его, как открытую книгу, ощущая запах его ужаса в предвкушении мучительных страданий. Он знал, что будет дальше. И боялся. Но она не дала ему долго ждать. Лезвие медленно скользнуло вниз по его обнажённому телу. И чем ниже спускался нож, тем сильнее сталь вонзалась в тело, оставляя за собой алую дорожку, из которой сочилась тёплая кровь.
Гримаса боли исказила лицо главаря, мышцы дёрнулись, но он не издал ни звука. Приказ Тэлли молчать действовал безотказно. Она не хотела крика. Ей нужно было лишь видеть его страдание. Смотреть в глаза, полные ужаса, и наблюдать, как боль медленно пожирает плоть и разум. Также, как пожирала её.
Направив на него всплеск боли и ужаса, Тэлли убрала руку с ножом и критически осмотрела алую линию, нарисованную на его коже. Кровь ручейками стекала по телу, следуя его изгибам. Главарь тем временем заходился в беззвучном крике — не от раны, а от образов, затмивших его сознание. Он не мог их изгнать, не мог отвлечься, не мог кричать.
— Ну так что, ты вспомнил, где находится второй лагерь? — негромко спросила она, глядя на него с равнодушием, в котором давно не осталось места жалости.
Она знала, что могла бы поручить Элу считать нужные воспоминания. Легко, быстро, эффективно. Но ей было важно другое — хоть немного отыграться на этом ублюдке, который не только поддерживал пустынников, но и продавал им сведения о ней. Его руки были по локоть в её крови. Пусть теперь расплатится.
Коснувшись уголка его сознания, где хранились образы удовольствия, она поморщилась. Мужчина наслаждался лишь одним — брал женщин грубо и всегда сзади, как кобыл, не глядя им в лицо и не считая достойными себя. Она подняла на поверхность эти воспоминания и… заменила.
Всё осталось прежним — сцены, движения. Но теперь он был не охотником, а жертвой. Всё,