В лунном свете, в предрассветном жемчуге, в румяном зареве сверкали гладкие руки, холодно и чужеродно отливала змеиная кожа снующего гигантского хвоста, взгляд оставался таким же жутким, отстраненным. Стоило Куйгорожу завершить дело, а сонной от усталости Варе замешкаться, как хвост подбирался к ее горлу.
– А если приказать ему узнать тебя? – спросил Сергей.
– Боюсь, сейчас это невыполнимое для него задание. Он погибнет.
– Варя. А может… Ну… дать ему…
– Что?
– Невыполнимое…
– Ты предлагаешь мне его убить?
– Ну или он убьет тебя.
– Так мне все равно скоро умирать… Посмотри, уже совсем светло! А так, – она судорожно сглотнула, – так я хотя бы уйду в Тоначи не убийцей… Куйгорож!
Он обернулся.
– Закончишь вышивать онучи, приступай к последнему своему делу. – Она помолчала. – Сделай мне… гроб, укрась его резьбой. Похороните рядом с Аленой.
Куйгорож
Куйгорож задумался. Еще никто не просил его сделать гроб, ни один хозяин. Смерти просили, но себе – никогда. Он присмотрелся к девушке, стоявшей напротив. Хрупкая, в праздничном богатом панаре, расшитом в шесть широких полос его рукой. Значит, не к свадьбе готовится? К смерти в девичестве?
Ветерок подхватил ее выгоревшие на солнце волосы, растрепал косу. Вот сморгнула слезу. Красное марево отступило, и он увидел расплывающиеся пятна на панаре… Это он. Он обрызгал искусную вышивку. Водой – это потом. А кровью – это сначала. Вымочил шерсть, высушил самым нежным своим огнем, продел в самую прочную иглу. Украсил панар древними охранными знаками, чтобы никакой колдун не смог и близко подойти. Чтобы он сам, совозмей, о них обжегся и вспомнил.
Варя.
Куйгорож упал на колени.
– Изгони меня, пока не поздно! Я чудовище! Я не хочу так жить!
– Поздно, Куйгорож! Я не нашла выхода, милый. – Варя едва коснулась его волос дрожащими пальцами. – Солнце все выше. Сделай мне гроб, да покрепче. Если и принимать смерть, то от твоей руки, а не Вирявиной.
– Я не хочу тебя убивать, Варя! Ты же знаешь, что в Тоначи…
– Ты будешь приходить ко мне, я буду ждать тебя у метро! Ты положишь мне много монет, я договорюсь с водителем маршрутки… – Варя села рядом с Куйгорожем, обхватила ладонями его лицо. – Слышишь? Мы обманем Масторпаза!
– С твоей смертью я не умру, а вернусь в яйцо. Если я и смогу пробраться к тебе в Тоначи, то там я всего лишь немая птица…
– Мирде сказал, что любовь всегда сильнее смерти. Может, в этом и есть наш выход?
Хвост Куйгорожа заметался в пыли. Пересиливая себя, совозмей встал и помог подняться Варе. Хотел коснуться губами ее лба, но ноги уже понесли его в лес, выбирать дерево для колоды, чтобы уложить любимую как в лодку, покачать напоследок, точно на волнах, прорубить оконце, чтоб смотрела на небо.
Руки рвались к работе, но он сдерживал их через боль. Медленно, как только мог, выжигал липу, мучительно долго наносил резьбу, чтобы не подпустить багровый туман, не утонуть в красноватом мареве в последние их часы.
– Прости меня, Куйгорож, – сказала Варя. – Я все неправильно делала. Не поверила в нас до конца, себе не поверила, потеряла время на медвежью свадьбу. Выпросила нам у Вирявы, как подачку, одну ночь. А могла бы и без подачек провести с тобой почти два дня. Могла бы сильнее тебя любить – так, чтобы снять проклятие. Вдруг тогда и береза сама бы нашла меня? – Варин голос почти не дрожал. – Знаешь, я ведь всю жизнь так. Не беру, а прошу то, что и так мое. Унижаюсь, стараюсь угодить другим. Да только разве каждому угодишь? В каждом человеке сомневаюсь: примет ли такой, какая есть? Правда ли любит? Точно не обманет? И в самой себе – тоже сомневаюсь. Алена погибла, защищая меня, а я раньше времени сдалась, пошла на сделку. Получается, Аленина жертва оказалась напрасной.
Куйгорож принялся за нижнюю колоду. Слушать Варю было невыносимо больно…
– Теперь в сумрачном Тоначи до скончания веков я только и буду что просить, унижаться, сомневаться. С самого детства мне казалось, что я недотягиваю: вон они, городские, как живут! По-умному, по-современному. От родного языка отказалась, вопреки стараниям бабушки. На городском языке заговорила, в город переехала, а из города – в столицу. Да только все равно своей нигде не стала. Разве станешь где-то своим, если сам не знаешь, кто ты и откуда? Разве можно тянуться ввысь, если еле стоишь?
Куйгорож, расцветив нижнюю колоду тонкой резьбой, начал вить веревки вместо полотен…
– Больше всех я тебя любила, Куйгорож. И с тобой я саму себя училась любить, да только поздно. – Она подняла голову. – Солнце уже высоко. Давай прощаться.
Совсем близко завыли волки. Вирява качнула головой, зашелестев макушками деревьев, и вышла на край леса.
Сергей бросился в сторону Лесной хозяйки, закричал:
– Зачем тебе это? Слово дала – слово взяла! Что ты уперлась?
– На слове держится язык. На языке – закон. На законе – весь народ, – донес ветер шепот Вирявы.
– Все верно, – кивнула Варя, протянула руку Куйгорожу, шагнула в резную колоду и закрыла глаза. – Обними меня покрепче, Куйгорож!..
Варя
Колода под ее ступнями мелко задрожала. Волчий вой сменился нетерпеливым лаем. Видимо, Вирява спустила волков, и теперь они, сотрясая песчаную землю, бежали наперегонки, чтобы отомстить за смерть Старого Верьгиза… Ладонь Куйгорожа выскользнула из ее руки. Вот сейчас он обнимет, поцелует на прощание, лишит дыхания раньше, чем челюсти оборотней сомкнутся на ее шее, окажет милость…
Сквозь опущенные веки пробился свет, яркий, резкий, от которого захотелось закрыться рукавом. Что-то мягко коснулось ее ног и рук, обволокло лицо, согрело затылок. Она осмелилась открыть глаза, снова зажмурилась, а потом привыкла, присмотрелась. Или это свет стал мягче? Варя словно оказалась перед заледеневшим окном, за которым все расплывалось цветными пятнами. Над головой зашумело – то ли море, то ли лес. Варя взглянула наверх. Под облаками шептала прозрачными ветвями береза, сверкая январским хрусталем… А ведь тогда, в поезде, она видела себя, видела, как будет качаться в своей вечной колыбели… Разве все уже свершилось? Великая береза нашла ее в посмертии?
Она попыталась вздохнуть, но не смогла. Грудь и шею вдруг сдавило, а потом Варю выдернуло наружу, прямо через заледенелое стекло. Нет, жива она еще.
Куйгорож держал ее высоко над землей, обвив хвостом, сжав кулаки.
– Дай мне дело! – взревел он. – Которое я не смогу выполнить! Дай!
Варя увидела под собой распластавшихся верьгизов, застывшего в ужасе Сергея; даже огромная Вирява стояла вдали изумленная, тихая.
Но вот чьи-то руки перехватили туловище Куйгорожа, сдавили, хватка ослабла, и Варя смогла сделать вдох.
Мирде. Вернулся, почуял беду. Благородный, добрый овто… Еле сдерживая Куйгорожа медвежьей силой, он прокричал:
– Дай совозмею невыполнимое дело! Он исчезнет, но… будет вечно ждать тебя. Куйгорож всегда возвращается… к одному и тому же хозяину, пока тот… жив. Ты найдешь способ позвать его! Уходи… Уходи, пока Великая береза не исчезла!
Куйгорож вырвался, снова затянул тугим обручем хвост. Он смотрел на Варю умоляющими глазами и кивал. Где-то между вдохом и выдохом, на грани сознания, почти беззвучно Варя произнесла:
– Сплети… косу… из песка… любимый…
Ни человек, ни зверь, ни птица не услышали бы предсмертного шелеста губ, но совозмей прочитал ее последнюю просьбу. Разжались змеиные кольца, Куйгорожа отбросило назад, подкинуло, закружило… Варя полетела вниз, но березовые ветви поймали ее, мягко оплели и потянули внутрь.
Последним, что она увидела, прежде чем воздух ворвался в легкие, а сознание заполнила чернота,