В тот же миг панк ощутил сернистый запах с металлическим привкусом. Он решил, что запах тоже как-то связан с картой, но услышал журчание воды, словно где-то бежал быстрый ручей, и увидел струйки пара, которые пробивались в щелки между булыжниками мостовой. Каменная дама открыла рот и издала ворчание – первый в ее исполнении звук, хотя бы отдаленно похожий на те, которые в состоянии производить человеческое горло.
– Ты вторглась в мои владения, – заговорила другая женщина, находившаяся вне поля зрения панка.
Пара вокруг стало намного больше, и запах железа усилился. Сквозь щели между камнями стремительно выступала вода необычного красновато-оранжевого оттенка, и скоро обрубки ног каменной дамы оказались в луже.
Облака пара скрыли все вокруг, и панку пришлось сильно напрячь зрение, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. Странностей оказалось еще больше: появилась сотканная из пара и ржавой воды женская фигура с лицом, похожим на маску из чеканного золота. И это золотое лицо было ему смутно знакомо. Он определенно где-то уже видел его.
– Я настигла свою добычу и теперь удаляюсь, – ответила каменная дама; голос у нее тоже был странным – глуховатым и каким-то нездешним, словно шел откуда-то из-под земли.
– Я не давала тебе позволения охотиться здесь. Тебя предупредили и наказали, когда ты в последний раз вторглась в мои владения, – возразило золотое лицо; волосы над ним были уложены в высокую прическу наподобие венца, а золотые уста не двигались, подтверждая первое впечатление: это действительно была маска, за которой скрывалось текучее существо из воды и пара. – Кроме того, он мой.
Мраморная статуя молчала.
– Я? – подал голос панк.
– Трэвис Зелли, – начало видение из пара, – твоя мать дала тебе монетку в шесть пенсов, чтобы ты бросил ее в мой источник, когда пришел поклониться мне в свой седьмой день рождения.
– Э-э-э, правда? – пискнул Трэвис.
Он всего лишь раз бросал монету в воду, и это было совсем недалеко отсюда, в римских банях. К своему удивлению, он вспомнил, что мать действительно дала ему тогда шестипенсовик. Он еще хотел оставить его себе и потратить потом на леденцы, но мать заставила его бросить монетку в воду. Это был старый серебряный шестипенсовик, такие были в ходу до перехода на десятичную систему несколько лет спустя, когда появились нынешние тусклые монетки достоинством пять пенсов. А потом они с матерью пили чай в Большом насосном зале. Ему и в голову бы не пришло, что они поклонялись кому-то. И вдруг он вспомнил, где видел золотую маску. В Музее римских бань, там в одной витрине была точно такая.
Но каменная дама внезапно швырнула Трэвиса прямо в карту так, словно это было распахнутое окно. Как только ее пальцы отпустили наконец его шею, он обрадовался, уверенный, что сможет сбежать, и тут увидел, что падает не на мостовую, а на траву, причем совсем в другом месте. Солнце светило там так ярко, что ему пришлось зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Когда он открыл глаза, то увидел, что находится где-то в саду, окруженном высокой изгородью. А еще там стояла жара. По сравнению с зимней ночью, из которой его только что выбросили, она показалась ему адской.
Он хотел встать, но каменная дама, которая откуда-то взялась рядом с ним, снова прижала его к земле, шипя от злости. Карта, которую она держала в правой руке, вытянулась параллельно земле и застыла так, словно ее тянул за другой конец кто-то невидимый. Вдруг прямо на глазах у Трэвиса карта разошлась вдоль старой складки, и целая четверть ее исчезла, будто растаяла в воздухе, а на руку статуи брызнула ржавая вода.
Статуя повернулась к нему, ее рука сложилась в устрашающую клешню. Этой клешней она вцепилась в Трэвиса так, что кончики ее пальцев зарылись в его плоть и, кажется, прошли до самых костей, оторвала его от земли и стала трясти, словно терьер крысу.
– Ты обошелся мне дороже, чем я могу заплатить, – продолжала она тем же жутким, глухим, словно из-под земли, голосом. – Ритуал не требует боли перед смертью, но ты ее получишь.
Трэвис завизжал, но его никто не услышал.
Горячая вода, выступившая из-под земли на кладбище аббатства, исчезла так же неожиданно, как и появилась, а вместе с ней исчезли пар, призрачная фигура и золотое лицо. Фонари моргнули и ожили. Порыв холодного ветра погнал вдоль улицы мусор, в котором явственно выделялся большой кусок тяжелой старой бумаги – оторванная часть карты. Ее пронесло мимо Большого насосного зала и дальше на запад, к колоннаде на Столл-стрит, где прижало к одной из колонн. Намокшая бумага прилипла к камню и провисела там до раннего утра, когда ее заметила уборщица. Женщина отлепила от колонны бумагу, поняла, что она старинная, и отнесла ее домой. К огромному удовольствию женщины, листок высох просто замечательно, от ржавой воды не осталось пятен, а в среду зять женщины, у которого был свой прилавок на блошином рынке на Гини-лейн, продал ее за десять фунтов стерлингов своему постоянному клиенту и библиофилу сэру Ричарду Вединку.
Глава 1
Бат, суббота, 10 декабря 1983 года
Пчелы. Римляне считали, что видеть полет пчел – дурное предзнаменование.
Малый книжный магазин в Бате был, в общем-то, не так уж мал. Он только казался узким и тесным, деля нижний этаж трехэтажного георгианского дома с такой же тесной табачной лавкой, где продавались подозрительные курительные смеси, которые хозяйка лавки готовила сама, и сигареты якобы из восточного Стамбула. На самом деле Малый книжный был здешним форпостом семейного клана Сен-Жак, вот почему в реальности он был куда больше, чем могло показаться как снаружи, так и изнутри. Даже табачная лавка была всего лишь фасадом, за которым обитала праворукая книготорговка, а ее мерзкий товар успешно отпугивал клиентов, оставляя ей достаточно времени для изучения трудов Исаака Уолтона и таинственных заклинаний с использованием рыбы.
Из остальных пятнадцати книготорговцев Малого книжного двенадцать были леворукие: оперативники, воины, а иногда и палачи. Их главной задачей было наблюдение за взаимодействием людей и той сущности, которую римляне называли Сулис Минерва. Она обитала в римских