Барон даже притопнул для убедительности. Но казак продолжал молчать, не выказывая ни малейших признаков понимания или раскаяния.
— Этим ты лишь усугубляешь собственное положение, — продолжал гнуть свою линию Штемпель, и его терпение подходило к концу. — А в немалой степени и положение своих родных и близких, которым еще жить и жить после приведения приговора в исполнение…
Это был сильный козырь охранного отделения. Но не подействовал и он. При этом Монахов все же решил сменить тактику и на фоне «злого фон Штемпеля» включил режим «доброго следователя»:
— Дальнейшая судьба твоей семьи — в руках Его Величества! И мы не хотим усугублять ничьего положения. В год трехсотлетия династии любой подданный империи вправе рассчитывать на царские милости.
Арестованный лишь чему-то улыбнулся. В воздухе снова повисло напряжение. И тогда уже голос подал Георгий.
— Позвольте мне, — произнес он, обращаясь к ротмистру и поручику. — Я тоже мог бы сказать несколько слов.
Штемпель быстро кивнул. Монахов посторонился. А Георгий вышел из тени:
— Хлопец, пойми, наконец, что молчание никак не поможет ни тебе, ни твоим подельникам. Я знаю вас как облупленных. Вы, вероятно, считаете, что за вами придут, вам помогут, кто-то вытащит вас отсюда, если будете держать язык за зубами. Но правда в том, что нам уже есть за что отправить каждого из вас по этапу, даже тех, кто не стрелял и даже не целился, а просто мимо проходил. Аркадий Францевич поставил это дело серьезно, в картотеке полиции чего только нет: от украденной на птичьем базаре курицы до куда более серьезных дел… Словом, посадить вас всегда успеют. Я ж и сам был из ваших, знаю, о чем говорю.
Монахов и Штемпель переглянулись — к чему он клонит?
— Но также хочу напомнить, что в тысяча восемьсот восемьдесят первом году во время процесса по делу о последнем покушении на Александра Второго, Царя-Освободителя. — Георгий хорошо подготовился, — не все участники преступного умысла были приговорены к высшей мере. В частности, Гесе Гельфман, хозяйке квартиры, на которой была собрана бомба, смертный приговор через повешение был отсрочен ввиду ее беременности.
Монахов и Штемпель впервые улыбнулись.
— Я все понимаю, беременность — случай особый, — согласился Ратманов. — Но впоследствии высшую меру ей заменили на каторгу, как и многим участникам состоявшихся вскоре процессов «двадцати», «семнадцати», «четырнадцати».
— На все монаршая воля! — подтвердил Монахов.
— Спасибо, Александр Александрович! Но правда и в том, что за ствол винтовки, направленной на самого царя, я бы не стал ожидать существенного облегчения участи. Разве только.
Теперь уже все посмотрели на Ратманова.
— Разве только Владимирский кавалер, непосредственно предотвративший покушение, напрямую обратится к Его Величеству, перечислит все ставшие ему известными от вас обстоятельства дела и убедит всех, что вы были лишь слепым орудием в руках совсем других людей… Словом, если вы расскажете, кто действительно стоял за этим страшным преступлением!
Арестованный тяжко вздохнул. А Георгий резюмировал:
— Даем тебе… сколько дней, барон?
Штемпель, кажется, заслушался речью Ратманова и отреагировал не сразу:
— …Три дня, — хрипло процедил он.
— Александр Александрович?
— Три дня, — кивнул Монахов.
— Так-то лучше, — сказал Георгий и снова отступил в тень, как бы извиняясь перед коллегами за то, что влез не в свое дело.
— Предложение сделано. Расходимся, — заключил Монахов.
С еще одним злоумышленником, который направлял винтовку уже на самого Ратманова, ситуация в целом повторилась. Он был нем как рыба. Узнав о том, что мог бы сделать для него Георгий, задумался. Но все же не настолько, чтобы заговорить.
— Ловко, — признал Монахов, когда обоих арестованных увели.
— Да, в этом что-то есть, — вынужден был согласиться и фон Штемпель, хотя до сих пор испытывал некоторую ревность из-за того, что Георгий выбрал для продолжения службы сыскное, а не охранное отделение.
— Пока рано о чем-то говорить, они ни в чем еще не сознались, — скромно напомнил Ратманов. — И лично я уже сосредоточился бы на поиске заказчика, а не рядовых исполнителей.
Однако Штемпель и Монахов не спешили поддержать его в этом.
— Два казака обращают свое оружие против мирных… А рядом Казак, он же Матвей Иванович Скурихин, улыбается с трибуны… — проговорил Георгий то, что не решались произнести вслух другие.
— Как это понимать? — вдруг вскинулся барон.
— Так, как я и сказал, Борис Александрович.
— Прежде чем допускать подобные обвинения, несколько раз стоит подумать! — вдруг отчитал его Штемпель.
— Борис Александрович, — вмешался в разговор уже Монахов. — День был длинный. Все устали. Пойдемте уже домой!
— Вы — домой, а мне еще в сыскное, — заметил Жора.
На том и порешили. Однако Георгий запомнил, что коллеги не очень-то горят желанием искать, возможно, главное звено в этом деле.
6
Отчитавшись перед Кошко — особенно Аркадия Францевича интересовало, как ведут себя заклятые коллеги — конкуренты из других правоохранительных ведомств, Ратманов вновь нашел время перекинуться парой слов с дамочкой из канцелярии. Звали ее Софья, и она активно делилась с попаданцем слухами и сплетнями о работе полиции начала XX века.
— Двуреченский — тот еще щеголь, — говорила она. — Все барышни из управления — его!
— А ты?
— Не нравится он мне. Когда смотрит, будто раздевает!
— Кто? Двуреченский? — удивился Георгий.
— Двуреченский, Двуреченский… Только раздевает не в том понимании, в каком вы подумали.
— А в каком я подумал?
— Знаю я в каком. А в том, что будто просвечивает тебя всю, будто лучом рентгена прожигает, и ничего-то от него не укроется!
— Вот оно как.
— Кстати, читали сегодняшний «Московский листок»? — резко сменила тему Софья и стала еще серьезнее.
— Я такое не читаю, — соврал Ратманов, вспомнив о неприятном Кисловском, который там работал.
Но дамочка уже протянула ему газету, ткнув красивым пальчиком в нужное место.
«…Благодаря коллежскому секретарю Георгию Константиновичу… не секретарю, а асессору, снова врет… — прочитал он про себя. — Удалось засадить в Бутырскую тюрьму ни в чем не повинных людей. Вся их вина заключалась только в том, что они перешли дорогу Ратманову…»
Жора вздохнул. А потом опустил палец еще ниже. Оттуда улыбался с фотографии Казак, он же Матвей Иванович Скурихин. Рядом статья от вездесущего Кисловского информировала, что «по совокупности заслуг» офицеру вручили очередной орден, на этот раз Святого Владимира второй степени. И поздравлял Казака в Кремле еще