Дядя Гиляй рассказывал о самых жутких, злачных и небезопасных местах всей Российской империи, будто проводил экскурсию по Эрмитажу. Находил своеобразную красоту в каждом кабаке и публичном доме, а в местных пьяницах и проститутках видел воплощение души глубинного народа.
— Вот здесь когда-то был «Крым». А под ним — «Ад» и «Преисподняя», или «Треисподняя», это как тебе нравится. Наверху царило безудержное веселье, отголоски которого можно было слышать даже в Кремле! — вероятно, преувеличил журналист. — Ну а в подвалах, скрытно от лишних глаз, располагались невероятных размеров трактир для преступного элемента всех мастей и столь же гигантская воровская малина… Кстати, здесь же готовили первое покушение на Его Величество — то, при котором я только приехал в Москву. То бишь на Александра Второго. Изрядно тогда погоняли всех!
О Хитровке же, которую власти «зачистят» только после революции и Гражданской войны, Владимир Алексеевич заговорил с придыханием, будто речь шла о любимой женщине:
— Хитровка. Могу рассказывать бесконечно. Я тебя еще не утомил?
— Нет!
— Хорошо. Настоящую славу этому месту принесли три трактира: разумеется, «Каторга», что в доме Ярошенко, а также «Сибирь» и «Пересыльный» в доме Румянцева. И в каждом была своя особенная публика. В «Пересыльном» — всякий сброд, но встречались и штучные люди, каких я не видел нигде больше. В «Сибири» — карманники и скупщики краденого. А вот в «Каторге» — беглые каторжники, «иваны» да «мазы», весь цвет, так сказать.
— А сейчас что тут? Чайная? — удивился Георгий, с трудом разглядев в темноте соответствующую вывеску.
— А ты не верь глазам-то, — улыбнулся собеседник. — Вывески «Каторга» здесь тоже никогда не висело! Это меж собой мы ее так прозывали. Так же, как всю Хитровку — вольным городом Хивой… Или вот сюда посмотри! Здесь до сих пор можно встретить кого угодно: от знаменитых бандитов до известных художников и поэтов. Как-то раз даже водил сюда режиссера Станиславского.
— Где-то слышал об этом. И что он сказал?
— До сих пор меня по матушке поминает! — захохотал знаменитый проводник.
Завидев на мостовой лужу крови, исследователи города переступили через нее и как ни в чем не бывало пошли дальше. Гиляровский лишь улыбался — мол, бывает.
— А вот тут, несмотря на отсутствие всякой вывески, однажды я чуть не потерял голову, — продолжил он. — И не в фигуральном смысле, а самом обычном. Уже почти отрубили.
— Кто?!
— Да кто ж их разберет? Но в итоге я как-то повернулся и сам оторвал голову нападавшим! Шучу-шучу. Так, наподдал как следует. Но лучше, чем сказать тысячу слов, просто зайти внутрь!
И они спустились в какой-то неприметный подвал. Здесь было не сильно светлее, чем на ночной улице. Но даже при самом скудном освещении нельзя было не заметить, как на Гиляровского и его спутника уставились десятки агрессивных пьяных глаз. Казалось, эти люди только и делают, что следят за каждым движением новоприбывших.
— Не боись, — успел шепнуть Владимир Алексеевич. — Я здесь свой!
Однако следом вышел нетрезвый мужик с искаженной злобой физиономией и будто бы не признал своего ни в одном из них. Во всяком случае, он обхватил рукой и сильно сжал шею дяди Гиляя… При этом знаменитый журналист все равно не потерял самообладания и спокойно, насколько это было возможно, обратился к наглецу:
— Эй, дружище, не стоит так переживать! Мы просто пришли пообщаться. Ты ведь не хочешь, чтобы я рассказал всем, как еще вчера ты угощал нас своим любимым пивом? А теперь вдруг решил обидеть дорогих гостей?
Десятки глаз обратились уже к наглецу. Мужик на мгновение замер, а потом расхохотался, словно вспомнив что-то смешное:
— Каким пивом, дядя? Не помню я такого! — сказал он, но руку с шеи все же убрал.
— Ячменным, дорогой, ячменным, — приврал Гиляровский, но вполне даже разрядил обстановку. Недобрый посетитель кабака решил от греха отойти в сторонку, хотя и затаил обиду на будущее.
Так и было. Потому что едва Георгий с Владимиром Алексеевичем вышли на свежий воздух, из темного переулка показалась целая толпа отморозков. Ратманов инстинктивно встал в защитную позу, но Гиляровский уверенно шагнул вперед перед ним:
— Братцы, — произнес он, — давайте не будем устраивать кипежа! Мы просто гуляем, а вы, похоже, ищете приключений. Как насчет того, чтобы вместе выпить?
Толпа приостановилась, кто-то из шпаны даже всерьез подумывал принять предложение журналиста. Но другой уже побежал вперед с ножом. И Ратманов, недолго думая, бросился в бой. Гиляровский, покачав головой, тоже принял вызов. Силы он оказался немереной, хотя в тот момент ему было уже под шестьдесят. А в итоге совместными усилиями они расправились с нападавшими, как с мальчишками. Те, кого позже станут называть хулиганами[24], еле унесли ноги.
Когда все поутихло, дядя Гиляй захотел пожать руку Ратманову. Но тот, вспомнив вдруг о более современном жесте, предложил:
— А давайте-ка я вас тоже кое-чему научу… Это называется «дать пять»!
Гиляровский, сначала подивившись, а потом и посмеявшись, опробовал новый для себя жест. И оба почувствовали, что стали друзьями.
«Пусть я никогда больше его не увижу, но уж точно никогда не забуду!» — размышлял Ратманов, когда они, наконец, расстались.
«И я тоже», — наверняка подумал автор «Москвы и москвичей». Не ровен час, еще включит этот эпизод в свою будущую книгу.
Вернувшись утром в новую квартиру на Поварской улице, Георгий не захотел попадаться на глаза Каллистрату. Неслышно прошел в свою комнату, центральное место в которой занимала широкая, почти генеральская кровать, и по своей новой, но регулярной уже привычке забылся мертвецким сном…
8
…Открыв глаза в темной тюремной камере. И снова это тошнотворное чувство, когда ни черта не понимаешь: как попал сюда, зачем ты здесь и кто ты вообще такой?! Лишь где-то над ним звучали более-менее знакомые голоса:
— Ты нарушил устав, — произнес голос, принадлежавший подполковнику Геращенкову, старшему офицеру Службы эвакуации пропавших во времени. — Вместо того, чтобы бороться с вмешательством в ход истории, чем ты занимаешься в прошлом?
«Что он имеет в виду? Прогулку с Гиляровским? И то, что писатель может описать ее в своей будущей книге? Или