Мы с Костиком закурили. Подошел мужик и показал металлические осколки от бомб, я сфотографировал.
— Сволочи! — сказал он. — Я бы посмотрел, как они отреагировали, если бы Киев бомбили. А мы бы радовались, радовались…
— Ничего мы бы не радовались, — ответил Костик. — Мы же не они.
Укрывшись во дворах, мы ждали еще снарядов. Но их не последовало. Ведь эта бомбежка — первая и пробная. Теперь демократическая европейская власть Украины будет с трясущимися ляжками ждать реакции России. А Россия в очередной раз ограничится дипломатической нотой МИДа и праведным возмущением. Мы же продолжим жить в неопределенности и страхе.
Позже стало известно, что от авиаудара практически сразу погибло восемь человек. Среди них был Сан Саныч Гизай, выдающийся человек, занимавшийся раскопками и перезахоронениями солдат Великой Отечественной. Мой отец знал его. Они оба были пограничниками, только мой батя служил на Дальнем Востоке, а Гизай был «афганцем». Много лет подряд отец фотографировался с ним на День пограничника 28 мая, у него целая подборка довольно однотипных фоток разных лет. Гизая он очень уважал. После его гибели папа рассказал, что Сан Саныч предчувствовал что-то плохое, сильно похудел. На последнем для него Дне пограничника Гизай сказал:
— Я, наверное, уже все…
Что это значило? Усталость от работы или предчувствие беды? Я не раз слышал истории о том, как люди за некоторое время до своей смерти предчувствовали ее и сами говорили об этом. Так было с несколькими моими знакомыми.
В моей душе в этот черный день произошло опустошение. Смерть находилась не так далеко, как раньше. Она летала рядом, широко раскрывая свои клещи: люди гибли каждый день, знакомые и незнакомые. И не хотелось думать о том, что это только начало, что будет больше жертв, больше крови.
Мы с Костиком простояли во дворах пару часов. К нашему счастью, больше в тот день город не бомбили. Понятно было, что делать здесь больше нечего, и мы, попрощавшись, разошлись. Я шел вниз мимо русского драмтеатра на остановку. Как меняется город и привычные места. В последний месяц, после захвата ополченцами Луганской администрации и размещения там базы Болотова, приходилось часто бывать здесь на пресс-конференциях. Выступление лидеров самопровозглашенной республики собирало много журналистов. В основном российских. Бывали там каждый божий день — в жару и дождь; ждали рядом со зданием, курили возле урн под каштанами. Как раз там, где прошлась огненная завеса истребителя… Мы могли быть внутри, на третьем этаже, в том кабинете. Впрочем, на следующий день я там и оказался. Удивительно, но некоторые стекла уцелели, хотя в кабинете было много мусора, осколков и камней…
Остаток дня я не помню. Добрался домой на съемную квартиру в автоматическом режиме. Наверное, шеф еще попросил поработать из дома. Наверное, говорили с Леной, рассказывал ей обо всем, что случилось, что-то обсуждали.
Один из самых ужасных дней подходил к концу. Прохладный вечерний ветерок был таким же, как и в другие дни. Второго июня, после всех взрывов, автоматных очередей, раненых, убитых, плачущих, я понял, что отныне война станет правилом. И уже отсутствие обстрелов и погибших будет восприниматься как что-то из ряда вон выходящее. Я закрыл глаза, наслаждаясь прохладой квартиры, Лена мерзла. Я подвинулся к ней ближе и обнял. Она дрожала.
«Прошу помнить вечно»
Он резким движением затянул шнурки на кроссовках, выключил свет в коридоре и, захлопнув дверь квартиры, начал неспешно спускаться во двор. Обшарпанный подъезд еще сильней портил настроение, которое и так было не на высоте.
Артур давно где-то вычитал, что физические нагрузки помогают избавиться от стресса и депрессии, способствуя выработке эндорфинов. Он был равнодушен к спорту, но сейчас решил сделать пробежку, чтобы избавиться от не дающих покоя неприятных мыслей, связанных с Катей, его девушкой.
Дворовые деревья нависали над пятиэтажками. Оставалось загадкой, как они вымахали такими огромными. Величественные тополя скоро начнут засевать землю пухом. Его можно собирать в кучки и поджигать, наблюдая, как моментально испаряется воздушная белая масса. Старые беседки окончательно развалились. Как они с мальчишками любили лазить по ним в детстве! И цеплялись за своды, и прыгали по лавочкам и бревнам, а на землю ступать было нельзя, ведь там будто бы лава. Еще горше стало от этих мыслей. Ведь детство уже не вернется. Проблемы выстроились в ряд и ломятся в твои двери.
Усталость накапливалась в ногах, а дыхание затруднилось. Он видел перед собой ломаный асфальт, справа нестройным рядом стояли частные дома, слева — полузаброшенные парковки и сквер. По дороге редко ездили машины. Переругивались птицы, спорили о весне. Иногда на бегущего парня лаяли собаки и норовили пуститься в погоню. Артур не боялся собак. Мчался вперед, меняя темп — то быстрее, то медленнее. В зависимости от усталости. Через несколько километров силы, казалось, окончательно покинули его, и он уже практически шел, а не бежал. Футболка покрылась мокрыми пятнами, молодое лицо горело жаром, икры стали деревянными. Еще бы сто метров, еще немного. И, наконец, сила воли, переламывая усталость, открывает второе дыхание. Вновь появляется энергия, даже мощь в теле. Артур чувствует, что сейчас, в этот конкретный момент, он может свалить с ног любого противника. Его наполняет радость, вытесняя плохие мысли и нелучшее настроение.
Выдохся окончательно уже возле многоэтажек. Высокие каменные исполины отбрасывали тени, и Артур с удовольствием спрятался в них от жаркого солнца. Заметил маленький магазинчик — ему хотелось пить. Милая девушка улыбнулась, но парню было не до флирта. Утолил жажду холодной, живительной водой.
Раннее утро. Чем заняться? Надо загрузить себя работой, не сидеть на месте, чтобы отвлечься… Он бросил взгляд на многоэтажные дома, разбросанные по кварталу и уходящие за горизонт. Недалеко живет его бабушка. «Надо обязательно ее навестить!» — пришла в голову мысль. Через пять минут он уже стоял возле ее двери и звонил.
— Кто там?
— Это я, твой внук, — как можно громче произнес парень. У бабушки уже начались проблемы со слухом.
— Ой-ой, — раздалось из-за двери. — Заходи, унучок.
— Привет, ба. Как ты, как дела? — разуваясь, бросил он.
— Ничего, все нормально.